Русский историк Сергей Владимирович Фомин специально для «Русского Вестника» провел фундаментальные исследование фактов жизни и трагической гибели Друга Царской Семьи Г. Е. Распутина, которого враги России не оставили в покое даже после его смерти.

 На международном медицинском конгрессе в Лондоне (1891) представителями гигиены были выработаны следующие положения: 1) Сожигание трупов есть разумная санитарная мера, которою безусловно необходимо пользоваться, когда смерть произошла вследствие инфекционных болезней. 2) Надлежит просить державы об уничтожении всех препятствий, мешающих широкому распространению сожигания трупов, а также о безусловном введении сожигания трупов во время войны. К аналогичным заключениям пришли представители гигиены на международных конгрессах в Будапеште (1894) и в Москве (1897)».

В 1917 г. путь на Восток крематориям, казалось бы, был открыт:

Считается, что кремация была «санкционирована» «Декретом о кладбищах и похоронах» Совета народных комиссаров 7 декабря 1918 года. Однако в самом декрете, на проекте которого имеется пометка: «Утв. 7/XII. Пр. СНК В. Ульянов (Ленин)», речь о «допустимости и даже предпочтительности кремации покойников» не идет. Правда, в первом пункте упоминается о крематориях (которых фактически еще не было) как о явлении существующем: «Все кладбища, крематории и морги, а также организация похорон граждан поступают в ведение местных совдепов». Таким образом, можно вполне определенно говорить о декретировании большевиками крематориев в России.

Одновременно Л. Д. Троцкий опубликовал статью, призывающую большевицких лидеров подать пример, завещая после смерти сжечь свои трупы. Памятником призыва этого «демона революции» стали «захоронения» в стене Московского Кремля. Из ныне широко известного примера похорон маршала Г. К. Жукова можно сделать вывод о далеко не добровольном характере таких «огненных погребений».

Конкурс на проект первого в Российской республике крематория проходил под лозунгом: «Крематорий — кафедра безбожия». Первый крематорий был открыт в Петрограде 14 декабря 1920 г. на Васильевском острове в здании бывшего сахарного завода Рожкова. С лета 1920 г. там же начали разворачиваться работы «по сооружению грандиозного крематория на Обводном канале, согласно утвержденному исполкомом проекту».

Первый крематорий в Москве был открыт в Донском монастыре в церкви свв. Серафима Саровского и Анны Кашинской в 1927 г. Переделкой храма в крематорий руководил давний сотрудник строителя мавзолея, архитектора А. В. Щусева — Н. Я. Тамонькин, как и его патрон ранее специализировавшийся в церковном строительстве (он проектировал убранство православных храмов).

«Донской монастырь, — писал, захлебываясь от восторга, в 1930 г. безбожник Н. Шебуев, — теперь является пионером по части кремации в СССР. Трупосжигание существовало у таких культурных народов, как римляне, греки, евреи, японцы, но было привилегией богатых и знатных. Лишь в СССР кремация так дешева, что доступна всем. У первобытных людей сожжение было религиозным способом погребения, в наши дни — оно является антирелигиозным актом. Церковь со времени рескрипта Карла Великого, запрещающего трупосожжение под страхом смерти, вот уже тысячу лет считает этот способ погребения языческим. Усыпальница превращена в крематорий по проекту архитектора Осипова, поместившего в первом этаже вестибюль, два зала ожидания, зал для прощания, катафалк, возвышение для оркестра, кафедры для ораторов и служителей культа [sic!] и колумбарий, т. е. зал с урнами по бокам. [:] В зале много света, цветов, торжественно звучит оркестр, чисто, красиво, в чинном порядке расставлены ряды стульев.

Часто вы слышите, что новому быту не хватает той праздничной обрядности, которой так действует на «уловление человека» Церковь. Красное крещение (октябрины), красное бракосочетание (загс) еще выработают красивую обрядность, а вот уж обрядность красного огненного погребения куда больше впечатляет и удовлетворяет, чем зарытие полупьяными могильщиками под гнусавое пение попа и дьякона в сырую, часто хлюпающую от подпочвенной воды землю, на радость отвратительным могильным червям. Для полного сжигания человеческого трупа и получения белых, чистых, обезвреженных, легко распадающихся в порошок костей и пепла необходима температура в 860-1100 градусов Цельсия и 75 минут времени. Московский крематорий за рабочий день может совершить 18 сожжений. Какое это облегчение для Москвы!..»

«Кремация, — наставительно писал в 1937 г. аноним в первом издании «Большой советской энциклопедии», — является наилучшим способом погребения, к тому же в полной мере удовлетворяющим чувствам эстетики и уважения к умершему. В Советском Союзе популяризацией кремации в начале ее организации занималось специально созданное общество. В результате культурного роста широких масс необходимость пропаганды идеи кремации в Советском Союзе отпала».

Согласно генеральному плану реконструкции Москвы в конце 1930-х — начале 1940-х годов здесь намечалось построить еще четыре крематория. В 1935 г. было начато строительство крематория в Харькове. Возведение крематориев планировалось во всех крупных городах СССР.

А начиналось всё это на Пискаревке под Петроградом в марте 1917 года:

В гудении костра слышался рев «марсельезы еврейских рабочих» (партийного гимна Бунда):

Костер готов! Довольно дров найдется,

Чтоб на весь мiр разжечь святой пожар!!

Победный вой богоборческих печей, готовых уже, было, расползтись по всей планете, остановил смрадный дым крематориев Европы в годы второй мiровой:

В упоении они забыли:

Не пощажу его, ибо он пережег кости царя Едомского в известь… Амос 2, 1).

Ты же огнь вжегла еси геенский, в немже имаши, о душе, сожещися (Великий канон св. Андрея Критского. Песнь 2).

Что же касается орудий Промысла Божия: Ведь и царя Вавилонского Навуходоносора Бог именует рабом Своим (Иер. 25, 9).

«Мы были утомлены, — продолжал Ф. П. Купчинский, — и продрогли от мороза и ветра. Костер вблизи горел слишком сильно, а отойти недалеко — охватывал морозный холод.

Светало. Прохожие задерживались у дороги, привлекаемые дымом и огнем в лесу, но милиционеры упорно не допускали никого в лес и только назначенные присутствовали при горении тела.

Оно точно горело и не сгорало, так долго и мучительно было это незабываемое, единственное в своем роде пожарище в ветреную морозную ночь в глухом занесенном снегом лесу.

Студенты шутили, но в этих шутках они точно старались скрыть действительную жуть и необъяснимое волнение.

Уже было совсем светло. Утро наступило. День занимался и занялся. Люди проходили по дороге, а костер все еще пылал.

Мы срубили вокруг березки, натыкали хвороста и всё это пылало, поливаемое бензином».

Французский посол в России М. Палеолог, с чьих-то слов описывая сожжение тела Распутина, отмечал: «Несмотря на ледяной ветер, на томительную длительность операции, несмотря на клубы едкого, зловонного дыма, исходившего от костра, несколько сот мужиков всю ночь толпами стояли вокруг костра, боязливые, неподвижные, с оцепенением растерянности наблюдая святотатственное пламя, медленно пожиравшее мученика, «старца», друга Царя и Царицы, «Божьего человека»». (Приведенная запись датирована Палеологом 10/23 марта.)

Далее в свидетельствах современников имеются расхождения:

«Вскоре, — читаем у Купчинского, — масса полусожженного тела обратилась в гигантский огненный ком, от которого во все стороны лучились зеленые огненные струи. Снег растаял далеко вокруг:

Костер горел до десятого часа: А тлел еще долго после. Угли и зола были забросаны растаявшей землей и снегом.

Цинковый гроб был отнесен на грузовик».

«Петроградский листок»: «Скелет не поддавался уничтожению и остатки его было решено бросить в воду. После сожжения трупа металлический гроб доставлен в канцелярию градоначальства, где он временно будет храниться, затем ценный цинк пойдет на соответствующее употребление».

«Биржевые ведомости»: «Уцелевшие кости решено было уничтожить другим путем, не погребая, металлический гроб решено было расплавить, от Распутина не осталось ничего: кроме тяжелого воспоминания».

Это последнее сообщение приводит нас к малоизвестной публикации В. В. Чепарухина, исследователя истории Петроградского политехнического института. Он пишет о третьей (одинаково доверяя сообщениям как Е. И. Лаганского, так и Ф. П. Купчинского) версии.

По словам Чепарухина, версия эта бытовала «преимущественно в устной форме в очень специфической среде — семьях научно-технической элиты, обитателей служебных домов Петроградского политехнического института. [:]

Если акт в чем-то и неточен (об акте речь у нас впереди. — С. Ф.), то только в сознательной неполноте указания места сожжения (опять-таки в строгом соответствии с целью акции!). На основе упоминаемых в акте деталей и лиц после слов «около большой дороги Лесного в Пискаревку, в лесу» следовало бы написать «в котельной Петроградского Политехнического Института». Все прочие детали официального акта абсолютно точны. Обвинение же в неточности справедливо лишь на первый взгляд. Дело в том, что «около большой дороги Лесного в Пискаревку, в лесу», в соответствии с представлениями того времени, далеко за городом, располагался Политехнический институт со строго охраняемой территорией, фактически автономный университетский городок со своей электростанцией, образцовой мощной котельной, водопроводом и даже газовым заводом. Эта деталь ставит на место все несообразности и снимает все вопросы при анализе опубликованных материалов, в том числе и вопрос о технической возможности сожжения трупа на костре из случайных сырых дров, даже с использованием запаса бумаги и картона; в заснеженном мартовском лесу, с развеиванием пепла по ветру. Закрытая загородная территория отвечала всем условиям задуманной политической акции.

На этой строго охраняемой территории с пропускным режимом, в казенных квартирах постоянно проживали профессора, преподаватели и служащие института, работавшие там, как правило, всю жизнь. Такое серьезное событие не могло пройти безследным в этой замкнутой, корпоративной среде. И действительно, в семьях академиков М. А. Шателена, В. Ф. Миткевича и других, живших тогда (и живущих до сих пор) на территории института, передавались рассказы о кремации тела Распутина в котельной института. Такую информацию довелось услышать и автору настоящей публикации около 20 лет назад от проф. Г. Н. Шуппе, со ссылкой на личный рассказ М. А. Шателена. Надо просто искать письменные свидетельства, несомненно существующие, хотя многое и утрачено.

И, тем не менее, уже нашлось, по крайней мере одно, документальное свидетельство. Летом 1994 г. при создании фонда А. И. Морозова (это весьма необычный человек, живший на территории института с 1913 г. до смерти в 1955 г.) в Фундаментальной библиотеке СПбГТУ встретился документ под названием «Конспект для автобиографии». Воспроизводим одну из записей:

«1917 г. Исторические дни в институте. Февраль-март. Я избран в Совет Рабочих и Солдатских депутатов от Политехнического института. Заседания Совета в Таврическом дворце. Политические деятели того времени Встреча Плеханова в Народном доме. Сожжение тела Распутина в котельной Политехнического института. Пожар Окружного суда на Литейном

Полное безследное уничтожение возможно было только при использовании других, более совершенных технических средств, нежели «костер из березок» в заснеженном мартовском лесу, а именно — мощной печи котельной. Обращение Купчинского за помощью в Политехнический институт вряд ли ограничилось только подкреплением из 6 студентов-милиционеров. Завершающий этап задуманной акции был организован буднично и прозаически. Около шести часов утра к воротам института подъехала машина с вооруженными людьми и ящиками. Дежурный начальник караула охраны поднял старшее административное лицо, проживавшее на территории института, — профессора М. А. Шателена и передал ему требования прибывших. Примерно через час, после необходимых приготовлений и сбора исполнителей, приступили к акции сожжения. Цель акции была достигнута при соблюдении тайны, приоткрывающейся, вероятно, только сегодня. Полную ясность внесли бы письменные свидетельства других прямых участников событий, круг которых теперь точно очерчен. Первое же знакомство с личными делами исполнителей (подписавших акт студентов-политехников) вызывает ряд новых вопросов, дополнительно свидетельствующих о желании скрыть реальную тайну точных обстоятельств и места сожжения.

Что касается места завершения этой политической (не только! — С. Ф.) акции, то оно вряд ли было случайным. Его выбор отражает ту роль, которую играл Политехнический институт как один из центров поддержки временного правительства, прямо поставивших многих его активных деятелей в ранг товарищей министров, крупных чинов Министерства торговли и промышленности, Министерства финансов, военного Министерства, Министерства иностранных дел и т. п.»

Такова, повторяем, версия В. В. Чепарухина. Мы же полагаем, что в топке котельной института лишь дожигали «уцелевшие кости», хотя, возможно, именно там первоначально полагали сжечь и всё тело. Однако машины, как мы помним, застряли: (Как и год с небольшим спустя на Урале, у Ганиной Ямы, с честными останками Царственных мучеников:)

Свидетельство о кощунстве

Ну, а теперь самое время обратиться к протоколу.

«Все происшедшее, — сообщал 14 марта «Петроградский листок», — было занесено в протокол, который, как говорят, будет официально опубликован».

Документ действительно был напечатан Ф. П. Купчинским. (Это была первая публикация.) В его воспоминаниях читаем:

«Мы двинулись обратно, в Политехнический институт, где был составлен акт, в присутствии студентов-милиционеров и помогавших в этом деле.

Привожу копию этого акта, подлинник которого с печатью «начальника охраны» института был передан мною 11-го марта министру-председателю князю Львову; другой подлинник с подписями был передан представителю градоначальника для вручения последнему.

Экземпляр № 1.
(Всего экземпляров два).

Копия.

Лесное 10-11 марта 1917 года.

АКТ

о сожжении трупа Григория Рапутина.

Мы, нижеподписавшиеся, между 3-мя и 7-ю часами в ночь 10-11 сего марта совместными силами сожгли тело Григория Распутина, привезенного на автомобиле уполномоченным Временного Комитета Государственной Думы Филиппом Петровичем Купчинским в присутствии представителя от градоначальника г. Петрограда.

Самое сожжение имело место около большой дороги из Лесного в деревню Пискаревку при абсолютном отсутствии других свидетелей кроме нас, ниже руки свои приложивших.

Ф. КУПЧИНСКИЙ.
Представитель от градоначальника
ротмистр 16 Уланского

Новоархангельского полка КОГАДЕЕВ.
Студенты Политехнического института
милицонеры:
С. БОГАЧЕВ, И. МОКЛОВИЧ, Р. ФИШЕР,
М. ШАБАШОВ, В. ВЛАДЫКОВ, ЛИХВИЦКИЙ.
Акт был составлен в моем присутствии
и подписи подписавших удостоверяю.
Дежурный по караулам прапорщик
(подпись неразборчива).

Печать «Начальник охраны.
Петроградский Политехнический институт».

В январе 1927 г. в «Огоньке» была воспроизведена фотография самого документа, иллюстрирующая окончание статьи Е. И. Лаганского. То был второй экземпляр акта. В 1932 г. он был републикован в издававшемся в Париже под редакцией писателя А. И. Куприна журнале «Иллюстрированная Россия» с его расшифровкой.

Ввиду имеющихся разночтений (иногда весьма важных) приведем и этот документ строго по факсимиле:

Экземпляр № 2.

Лесное 10/11 марта 1917 г.

АКТ

о сожжении трупа Григория Распутина

Мы, нижеподписавшиеся, между 3-7 часами утра, совместными силами сожгли тело убитого Григория Распутина привезенного на автомобиле уполномоченным Вр. Комитета Государственной Думы Филиппа Петровича Купчинского [sic!], в присутствии представителя Петроградского Общественного Градоначальника, ротмистра 16 Уланского Новоархангельского полка, Владимира Павловича Кочадеева. Самое сожжение имело место около большой дороги Лесного в Пискаревку, в лесу, при абсолютном отсутствии посторонних лиц, кроме нас, ниже руки свои приложивших:

Представитель от Обществен.
Петрогр. Градон.
Ротмистр 16 Уланского Новоарх.
п. В. КОЧАДЕЕВ.
Уполномоч. Врем. Ком. Госуд. Думы
КУПЧИНСКИЙ.
Студенты Петроградского
Политехнического Института
— милиционеры:
С. БОГАЧЕВ. Н. МОКЛОВИЧ.
Р. ФИШЕР. М. ШАБАЛИН.
[Две подписи неразборчивы.] Акт был составлен в моем присуствии
и подписи расписавшихся удостоверяю.
Дежурный по караулам прапорщик
[подпись неразборчива] [Круглая печать:]
Петроградский Политехнический институт.
Начальник охраны.

После знакомства с документами, сравнения их между собой и, особенно, с расшифровками, возникают весьма важные вопросы:

Как могло возникнуть такое разночтение времени проведения акции («3-7» и «7 и 9» часов), если учитывать совершенно незатруднительное чтение фотокопии акта, помещенной рядом (имеем в виду публикацию в «Огоньке» в январе 1927 г.)?

Почему позднее исследователи, знакомившиеся с публикацией Е. И. Лаганского, приводили в своих исследованиях текст расшифровки, не обращая внимания на само факсимиле, и даже, более того, основывая на этом искусственно возникшем разночтении свои гипотезы?

Что всё это может означать?

Впрочем, во всем этом деле немало и других странностей и самых невероятных «совпадений».

Первая статья В. В Чепарухина об акции в Лесном была опубликована в январе 1995 года, а уже «в мае «всплыл» подлинник акта о сожжении Распутина, утраченный в свое время Музеем революции и найденный в пос. Песочное под Санкт-Петербургом. Это вызвало всплеск массового интереса к описанным событиям».

«В Петербурге на мусорной свалке, — сообщала парижская «Русская мысль», — найдены уникальные документы, один из которых имеет непосредственное отношение к посмертной судьбе Григория Распутина.

Произошло это в поселке Песочный. Равиль Калмыков гулял с маленьким сыном по пустырю, заваленному мусором. Там валялся старый блокнот с чистыми страницами, и он поднял его: пригодится для детских рисунков. А когда дома перелистал, оттуда выпали три пожелтевших листа бумаги, исписанных по правилам дореволюционной орфографии.

Супруги Калмыковы позвонили в редакцию любимой радиостанции «Балтика» и спросили: что делать? Там им посоветовали отнести находку специалистам-историкам. Попали Калмыковы к своему однофамильцу — старшему научному сотруднику Музея политической истории России Александру Георгиевичу Калмыкову. Увидев бумаги, он просто глазам своим не поверил: тут был акт о сожжении трупа Распутина!

Ученые, конечно, знали исторические факты. Знали также о существовании и содержании этого документа, который считался утерянным. И все-таки находка уникальна, так как это — подлинник, документальное свидетельство событий, происходивших в России между февральской и октябрьской революциями.

Эта история описана одним из главных участников — уполномоченным Временного комитета Государственной думы Филиппом Петровичем Купчинским. Но ученым предстоит еще выяснить, насколько точны его воспоминания. Впрочем, описание совпадает с содержанием найденного документа:

Лесное, 10-11 марта 1917 года.

АКТ О СОЖЖЕНИИ ТРУПА ГРИГОРИЯ РАСПУТИНА

Мы, нижеподписавшиеся, между 3 и 7 часами утра совместными силами сожгли тело Григория Распутина, привезенное на автомобиле: всё содеянное имело место около большой дороги Лесного в Пискаревском лесу при абсолютном отсутствии посторонних лиц, кроме нас, ниже руки свои приложивших.

Акт составили в двух экземплярах. Первый направили общественному градоначальнику, второй — председателю временного правительства Г. Е. Львову. С середины декабря 1917 г. в помещении бывшего градоначальства разместилось ВЧК, и старые архивы подверглись чистке. А. В. Луначарский передал этот документ, а также портсигар и подстаканник Гапона комиссару Зимнего дворца. При этом он составил сопроводительное письмо, которое тоже оказалось в блокноте, найденном на свалке в Песочном.

Когда-то «распутинский» акт хранился в Музее Октябрьской революции (ныне Музей политической истории России). Однако по идеологическим соображениям безценные бумаги, касающиеся, например, Романовых, в 30-е годы передавались в другие музеи и архивы — порой далеко от Ленинграда. Примерно в это же время и теряется след документа, составленного в ночь с 10 на 11 марта 1917 года. Куда он потом попал, какова была его судьба до сего дня — историки сейчас выясняют.

Характеризуя состояние найденных бумаг, А. Г. Калмыков сказал: «Акт о сожжении нуждается в реставрации. К тому же предстоит серьезное его изучение, ведь обстоятельства смерти и уничтожения Распутина все-таки до конца не ясны.  Другие [документы] в удовлетворительном состоянии. По-видимому, все это находилось в частной коллекции, а когда коллекционер скончался, родственники просто выбросили ‘старый ненужный хлам’:»»

Соучастник

Когда уже завершался сбор материалов к этой публикации, возник, словно из небытия, участник той акции далекого марта 1917 года. Речь идет об одном из студентов-милиционеров, чья подпись стояла под тем самым актом. Немаловажная деталь: фамилия его правильно расшифрована лишь в публикации В. В. Чепарухина, которая основывалась, как мы уже писали, на личных делах политехников.

Произошло в общем-то все буднично. Один из моих знакомых указал мне на книгу, изданную в Бийске в 1998 году. Вскоре он доставил мне и ксерокопии с интересовавших меня страниц.

«В конце шестидесятых годов, — начал я чтение, — один из авторов данной книги собирал материал о шоферах Чуйского тракта, и литературный поиск привел к Михаилу Николаевичу Шабалину, экономисту, посвятившему длинную жизнь свою главной на Алтае дороге. Было ему в ту пору за семьдесят лет:»

Из дальнейшего повествования стало известно, что родился М. Н. Шабалин в семье техника-строителя. Окончив с серебряной медалью Енисейскую мужскую гимназию, направился он в Петербург, где в 1912 г. поступил в Политехнический институт. Там и застал его переворот:

«Михаил Шабалин над дипломной работой пыжился, обложившись чертежами, схемами, справочниками. Февральская революция стучала в окна и двери политехнического, проникала сквозь ажурные литые решетки ограды, заглядывала в студенческие постели. Ей нужны были горластые массы на улицах. Представители эсдеков, кадетов, эсеров и других партий и организаций проникали в учебный корпус, общежитие, устраивали летучие митинги.

Руководство института провело опрос студентов: будем митинговать неучами или выучимся до конца? Сами студенты попросили ввести круглосуточное дежурство в институте, посторонних, будь то красные, синие, в крапинку — не допускать. Всякая революция, если ее делают здравомыслящие люди, нуждаются в грамотных инженерных кадрах. Так и записали в протокол под лес рук, вскинутых над головой; утвердили начальником охраны привлеченного для этих целей прапорщика.

Это случилось 22 или 23 марта [н. ст.] 1917 года, как запомнил Михаил Николаевич Шабалин. Сумерки уже опустились на город, на двор института. В соседних домах и корпусах альма матер зажглись огни. Улицы наполнялись сомнительными людьми. Они бродили группами, распевали песни про лихого Кудеяра, Стеньку Разина: «Хас-Булат удалой!..» Где-то вдалеке хлестнул выстрел. Или бандиты грабили жертву, или революционные матросы сводили вековые счеты с буржуйчиком. А может, партии не поделили что-то:

Очередной наряд из дежурных студентов получил инструктаж: никого на территорию не пропускать, на вызов извне выходить сразу группой, чтоб видом толпы остудить любую горячую голову, вызывать начальника караула в любом случае, вести запись происшествий.

Выслушал Михаил Николаевич (ему уже двадцать шестой годок набегал), устроился в вестибюле за большим столом, раскрыл конспект, таблицу: стал перепроверять недавние расчеты. И, как бывало всегда, с головой погрузился в занятие.

Он сразу не понял, откуда взялись те двое. Один с военной выправкой, другой — мешковатый, глубоко штатский. Как они прошли двором?.. Почему никто?.. Хотя нет, следом появились сразу пятеро дежурных. Михаил или не слышал приглашения, или его оставили по-дружески: какая разница — пять или шесть:

— Здравствуйте, господа, — сказал гражданский. — Я уполномоченный временного комитета Государственной думы Купчинский, если угодно, просто Филипп Петрович. Со мной, — он сделал уважительный широкий жест, — представитель Петроградского общественного градоначальника, ротмистр шестнадцатого уланского Новоархангельского полка — извините за длинный титул, но дело требует большой точности — Владимир Павлович Кочадеев. Прошу!

Студенты, помня приличные манеры, вежливо раскланялись.

— Нужен кто-то старший по положению, — продолжал Купчинский.

— Мы пригласим начальника охраны.

Ни тот, ни другой из прибывших не были похожи на крикливых революционеров. Напротив, они производили впечатление людей, знающих себе цену, не лезущих в глаза другому. И сильных до безпощадности.

Вышел из своей комнатки начальник охраны. Щелкнул привычно каблуками, почуяв перед собой старшего по званию, представился.

— Можно поговорить с вами тэт а тэт? — спросил Купчинский.

Прапорщик пропустил гостей в кабинетик, прикрыл дверь. Несколько минут там было тихо. Но вот на пороге появились все трое. Лицо прапорщика заметно вытянулось, отдавало белизной. Он заглянул в список наряда, где столбиком были записаны пятнадцать фамилий.

— Нужны пять или шесть добровольцев. Дело государственной важности. Должен вас предупредить, что болтать непозволительно, господа студенты: И обязать не имею права: Так есть добровольцы?..

— В чем дело-то?

— Надо будет поработать физически, — пояснил Купчинский. — Подолбить мерзлую землю.

Четверо согласились добровольно.

— Еще бы пару человек.

Прапорщик заглянул в список.

— Одного берем сверху. Богачев, примыкай к добровольцам. Второго поищем внизу. Шабалин, иди следом.

— Всем одеться потеплей. Ехать придется в открытой машине, — предупредил представитель Думы. — Перчатки, рукавицы:

Машина — низкобортный грузовичок с ящиком в кузове — стояла против ворот института. Студенты, подталкивая друг друга, запрыгнули наверх, уселись на ящик. Поехали в сторону Пескаревки. Город сразу остался позади тусклыми огоньками окон. Темнота вечера сгущалась. Проскочили поселок Лесное. Дачи были мертвенно темны — заколочены до сезона. Свернули в лес. Он обступил черной непросматриваемой стеной слева и справа. Остановились. Кто-то — Купчинский или Кочадеев — вышел из кабины, прошелся вперед, вернулся. Поехали снова. И опять остановились против глубокой лесной залысины.

— Приехали, господа. Возьмите в ящике у кабины лопаты, кирки, топор. Идите следом.

Минули залысину, ступили в лес.

— Пробуйте здесь.

Земля оказалась, как гранит. Кирки со звоном отскакивали от нее, топор тявкал недельным щенком.

Сбросили шубейки, пальто. Жарко стало. И почти ничего не видно. Шофер принес керосиновый фонарь. Он высветил: жалкие царапины на земле.

— Вы нам хоть объясните, что или кого мы тут хороним?

— Пожалуйста, — согласился Купчинский. — В ящике стоит гроб с телом Гришки Распутина: Если хотите, Григория Ефимовича Распутина. Убитого в декабре прошлого года в имении князя Юсупова: Нужно еще что-то добавить?

— Желательно. Почему, например, его не Юсупов хоронит? Почему не на кладбище, а где-то в лесу, у проезжей дороги?.. И вообще:

— Поясняю. Мы выполняем поручение министра юстиции Александра Федоровича Керенского. Лично его, но согласованное с другими членами временного правительства. Господа министры считают, что Распутин достаточно поморочил голову россиянам. Его имя оскорбительно для всех нас, потому что в то время, как доблестные русские войска бились с кайзеровскими ордами, Распутин окружил себя сомнительными личностями, кои служили иностранным разведкам. К тому же, он был глубоко безнравственен, пьяница:

Все это можно было бы и не говорить. Неодобрительное мнение о Распутине имел каждый студент. Не сомнительные личности со шпионскими наклонностями безпокоили их, а та грязь, которая с именем Гришки вешалась на святая святых — фамилию Романовых, триста лет входящую в сознание русских с родительским воспитанием и духом веры.

— Можно взглянуть?

— Снимайте с машины: Подносите сюда. Тело не должно вернуться в город.

В ящике действительно стоял гроб. Посветили фонарем. Увидели не без содрогания — не Божеское дело! — крупное лицо, большой нос огурцом. И густые брови домиком. Будто плакал старец, страдал в кротости монашьей.

— А Распутин совсем не грозен, как его представляли. Просто мужик. Таких на Руси:

— И не надо плохо о мертвом: Керенский же боится паломничества к его останкам. Высшее духовенство — тоже. Потому нам нужно зарыть его поглубже. И тайно: и забыть место.

— Поглубже говорите?.. Так мы к маю только и управимся:

И все вдруг поняли, что хоть и не к маю, но не раньше, чем через два дня. К тому времени десять и двадцать любопытных проедут, пройдут мимо, обязательно сунут нос: а как же — революция и — не имеете права тайны городить?.. И надежды Александра Федоровича Керенского с высшим духовенством, да и всего правительства временного рухнут, как домик карточный. Тайны, как огонек мотылька, привлекают любопытных людей, а любопытные, как правило, болтливы.

Нет, не вспомнить теперь, кому идея пришла: отогреть землю. Сложили костерок. Поддерживали час или больше. Разбросали угольки, золу: пробились в глубину на десять сантиметров. Да и не по всей длине: снова набросали хворосту, снова жгли костер — и опять глубинная стужа не отпускала землю больше, чем на ладонь: да что ж это?!

И вдруг — как спасенье: не легче ли само тело сжечь? И Александр Федорович будет очень доволен. И высшее духовенство замолит грех:

Нет, не вспомнить: это уже тайна на все времена. Но кто-то из «взрослых» в рвенье служебном принял решение.

Разбрелись студенты по лесу сушины искать. Топор, кирки, лопаты пустили в дело, а у самих — под сердцем холодок: хоть и инженер ты без пяти минут, хоть и не осталось в тебе места предрассудкам черным — не по себе каждому. Одному — больше, другому — меньше, но все равно на душе гаденько:

Натаскали целый воз дров. Сложили высоким штабелем. Разломали ящик. Он из досточек гладких был сколочен, в таких с музыкальных фабрик рояли в магазины доставляли. Досточки измельчили на лучину, плеснули бензинчику: Прости, Господи!..

Установили гроб на штабель, отошли: На сердце — безпокойно: он хоть и мужик, Распутин, но все ж православный, христианин:

И опять не вспомнить: Купчинский ли Филипп Петрович, или Кочадеев Владимир Павлович спичкой чиркнул: Оба они колдовали у основания штабеля дров, оба одновременно — в два факела — стали поджигать со всех сторон. Вспыхнули соломкой гладкие досточки, воспламенили мелкий сушняк: Пронеси и спаси!..

Выше, выше языки пламени: Освещенный дым густыми клубами потянулся в небо. Послышался утробный треск — это огонь проник в глубь штабеля, расправляет плечи. И уже высветился уголок леса — угрюмый, настороженный: и гроб высветился, неестественно засверкал в огне полированными боками:

Неужели безсильно пламя?.. Тогда и впрямь поверишь в Гришкино могущество, неземную мощь его влияния:

— Михаил! — кто-то из студентов дернул Шабалина за рукав, разогнал оторопь. — Катись оно, это зрелище: Айда за сушняком!..

— Как? Еще?.. — и увидел, что черный силуэт гроба уже объят легким невесомым пламенем и накренился, как тонущий корабль. Еще миг — и из него вывалится:

Теперь пришлось отходить от костра дальше. Высушенные морозом березы и елки кучей легли на гроб.

Шабалин опять побрел за сушняком, потом еще, еще: вспомнилась сердобольная старушка, по простоте душевной подбросившая в костер инквизиции свою хворостинку:

Стало светать. Часы Купчинского показывали шесть. Измученные студенты валились с ног, а огромная грудь старца: не хотела гореть. Вот уже и семь утра наступило:

Ротмистр решительно приблизился к костру, с силой ударил штыковой лопатой в ком, оставшийся от груди. Еще, еще: Ком стал разваливаться. Смрад паленого шибанул по ноздрям: кто-то из студентов взял вторую лопату:

— Прости, Григорий Ефимович!..

Около восьми утра они разрубили останки того, кто недавно был всемогущим Распутиным.

Потом таскали снег, «заливали» костер, откидывали чадящие головни: Около девяти перекопали оттаявшую на штык землю, в девять пятнадцать уже ехали в город: А в десять родился документ, короткая записка, унизительная для человека, каким бы он ни был, как бы ни грешил в жизни:

Мы, нижеподписавшиеся, между 7 и 9 [sic!] часами утра совместными силами сожгли тело убитого Григория Распутина, перевезенное на автомобиле уполномоченным временного комитета Государственной думы Филиппом Петровичем Купчинским в присутствии представителя Петроградского общественного градоначальника ротмистра 16 уланского Новоархангельского полка Владимира Павловича Кочадеева. Самое сожжение имело место около большой дороги от Лесного в Пескаревку, в лесу при абсолютном отсутствии посторонних лиц, кроме нас, ниже руки приложивших:

КОЧАДЕЕВ, КУПЧИНСКИЙ.
Студенты Петроградского
политехнического института:
С. БОГАЧЕВ, Р. ЯШИН, С. ПИРО:,
Н. МОКЛОВИЧ, М. ШАБАЛИН, В. ВАКУЛОВ.
Печать круглая: Петроградский политехни
ческий институт, начальник охраны.
Приписка ниже: Акт был составлен в моем
присутствии и подписи расписавшихся
удостоверяю.
Прапорщик ПАРВОВ».

Снова и снова М. Н. Шабалин возвращался к тем мартовским дням. Вот запись «живой» беседы, записанной одним из авторов бийской книги в конце 1960-х годов:

«- Дежурил в тот вечер. Меня и впрягли в нечистое занятие: Мы полагали поначалу зарыть его, да не сумели мерзлую землю взломать. Тут и предложил Купчинский: Нет, скорее, тот, военный, Кочадеев: спалить, и вся недолга: Ох, и наломались мы: Не хотел гореть Григорий Ефимович. И не догорел до конца: Комок от груди остался, а уж рассвело: Изрубили лопатами и раскидали по лесу:

— Вы тоже рубили?

— Упаси меня Бог от низости такой. Там было кому: Революционный экстремизм витал и в наших душах.

— Революционный ли?..

— Назовите его духом свободы. Но в России свобода понималась как вседозволенность, утрата вековых традиций и духовных шор: извините, мне неприятна эта тема.

— Вы ж не убили. Вы сожгли окоченевшее тело. Еще не известно, что гуманней: гноить его в яме или сжечь.

— Это если не философский, то уж точно дискуссионный вопрос. Но тут надо всегда помнить, что на словах большинство людей: готовы гору шапками закидать, на амбразуру лечь, а коснется дела — и сразу включаются предрассудки: Предрассудки — и врожденная, растоптанная в сражениях, спорах сердечность, что ли: не по-христиански это. Против обычая и правил:

— А оказаться при Дворе, влиять на Царскую Семью, на политику правительства — это по правилам?

— Вы хорошо знаете Распутина? Лично знакомы? — в глазах Шабалина засветились веселые искорки. Оказывается, он умел шутить, был остроумным и, наверное, интересным собеседником в тесной компании.

— Лично не пришлось. Но оставили свидетельства современники: Вы видели его хоть раз, за исключением: последнего случая?

— Вряд ли.

— Кажется, вы не согласны с расхожей оценкой личности Распутина. У вас есть свое мнение. Оно появилось недавно?

— Я и тогда был не очень согласен, — сказал Шабалин. — Для русской буржуазии характерны чванство и спесь. Я не говорю об исключениях, но в подавляющем большинстве: наследственно приближенная ко Двору, извините, она на пушечный выстрел не подпускала к царской руке посторонних. Распутин нарушил неписанный закон, сделался близким человеком Монаршей Семьи и завладел частью пространства, на котором веками топтались в подобострастии разные там нарышкины, лопухины, юсуповы: Безсильные привлечь внимание к себе, вернуть прежнюю власть и внимание Царя, они принялись поливать помоями Распутина. Это очень характерный штрих нашей национальной особенности. Как говорят, сам не ам, и другим не дам: в руках буржуазии были все газеты и журналы. Стыдно было читать: бани, оргии: если вы уверенно можете говорить о Распутине, вы должны знать, что Царь не верил в поклеп. Он знал своих газетчиков. А еще он, видимо, получал информацию из надежных рук. Не помню теперь: кажется, унтер-офицер Прилин: Да, именно Прилин, приставленный тайно к Распутину, сообщал своему руководству еще в десятом году: Григорий Ефимович часто бывает в Петербурге, имеет знакомство с Великой Княгиней Милицей Николаевной, живет богато, помогает бедным односельчанам и — заметьте! — образ жизни ведет трезвый: Как вам сюрприз?

— Откуда у вас сведения?

— Не помню: но перед глазами будто бумага какая-то: Старость, понимаете, не радость:»

О дальнейшей жизни Михаила Николаевича Шабалина известно немного: после окончания института он пытался устроиться в Петрограде, но неудачно: «больно голодно было там». Вернулся домой, в Енисейск. Работы по профилю сначала не нашел. Занимался поденкой, репетиторством. В гражданскую не воевал. Это была позиция. Вполне определенная. С начала 1920-х годов связал свою жизнь со строительством сибирских автомобильных дорог. В последние годы Шабалин жил в Бийске, в многоквартирном доме на улице Горно-Алтайской:

«Читающий да разумеет»

«Когда дело было уже сделано, — так описывает завершение акции уже сам Ф. П. Купчинский, — костер дотла догорал и акт составлен, в Политехникуме нас угостили чаем и в скором времени, поблагодарив студентов, я простился с ними и отправился в город.

Люди иззябли и утомились. Сзади моего автомобиля шел теперь грузовик с пустым цинковым гробом. Мы вернулись прямо в помещение бывшей придворной конюшенной части, заведывание которой мне было поручено министром-председателем, и там временно я оставил гроб в сарае.

Не прошло и получаса, как ко мне пришла депутация от офицерских чинов, служащих при конюшенной части, в составе генерала и полковника.

Довольно вероломно они просили меня, нельзя ли как-либо спасти служащих от нареканий и слухов по поводу таинственного трупа, еще пребывающего в сарае.

— Мы боимся расправы толпы: — говорили они с притворным ужасом.

— Успокойтесь, — сказал я им, — в сарае минувшую ночь трупа Распутина уже не было. Этой ночью он сожжен дотла и пепел его смешан с землею, а в сарае только гроб, который сейчас передастся в общественное градоначальство.

Так и было сделано и вскоре только одни легенды остались от этой страшной жизни, а к конюхам до сих пор являются разные лица, жадно распрашивая о том, как сгорел распутинский труп под Петроградом.

После я видел в кинематографе фантастическую и убогую постановку «Сожжение Распутина» — там было мало правды и много глупости».

Возможно, речь идет об одной из частей картины акционерного общества Г. И. Либкина «Гришка Распутин, или Темные силы» (иное название — «Темные силы — Григорий Распутин и его сподвижники»). Автор сценария Б. И. Мартов, режиссер С. Веселовский, оператор П. Мосягин, в роли Распутина снялся актер С. Гладков. Эта двухсерийная «сенсационная драма» вызвал в обществе особый ажиотаж. Фильм был поставлен в течение нескольких дней. Анонс был помещен 5 марта в газете «Раннее утро», а выпуск первой серии состоялся 12 марта. Ленты в течение марта-августа выходили одна за другой. Характерно, что даже и в то время этот фильм своей дикой эротикой вызвал протест группы кинодеятелей, обратившихся с ходатайством запретить его демонстрацию к :министру юстиции А. Ф. Керенскому. Чтобы хоть как-то притушить протест общественности, кинофирма пожертвовала в пользу инвалидов 5000 рублей, широко разрекламировав эту свою благотворительную акцию.

Что касается угрозы «расправы толпы», о которой пишет Ф. П. Купчинский, то речь опять-таки идет не о чем ином, как о широком народном почитании Григория Ефимовича.

«Пепел рассеян по полю и засыпан снегом, — писал об итогах кощунственной акции в Пискаревке журналист «Биржевых ведомостей». — Когда придет настоящая весна — вешние воды смоют и пепел, и грязь и, может быть, буйные всходы новой жизни вытеснят из нашей памяти и самое имя Распутина«.

На последнем обстоятельстве следует остановиться особо. Ибо сотворившие беззаконие Львов, Керенский и компания восхотели совершить по сути своей ритуальное действие изглаждения из книги Божией имени (причем, при самом широком понимании самого имени).

«Традиция, на которой основывается практика поименных поминовений, — пишет епископ Иларион (Алфеев), — восходит к библейскому богословию имени, в частности, к представлению о необходимости напоминания Богу о людях путем перечисления их имен. Ветхозаветной параллелью этого обычая являются многочисленные родословные списки, содержащиеся в Библии, а также нанесение имен двенадцати сынов израилевых на ефод первосвященника «для памяти» (Исх. 28, 12). В ветхозаветном культе быть вписанным в родословную означало присутствовать в памяти Божией; то же самое означает в христианском богослужении быть помянутым за Литургией или другим богослужением. При этом не важно, знает ли священник тех людей, чьи имена он произносит; важно, что за каждым именем стоит живая человеческая личность и что Бог знает каждую овцу Своего стада, нового Израиля, «по имени» Ин. 10, 3)«.

Доказательства вышеуказанных намерений, восхитивших не принадлежавшую им власть, содержатся в: Священном Писании. Достаточно лишь внимательно вчитаться в слова: и перед нашими глазами ясно предстанет не только прошлое, но настоящее и даже будущее. Такова сила этого Слова:

А я, как кроткий агнец, ведомый на заклание, и не знал, что они составляют замыслы против меня, говоря: «положим ядовитое дерево в пищу его и отторгнем его от земли живых, чтобы и имя его более не упоминалось». Но, Господи Саваоф, Судия праведный, испытующий сердца и утробы! дай увидеть мне мщение Твое над ними, ибо Тебе вверил я дело мое. Посему так говорит Господь о мужах Анафофа, ищущих души твоей и говорящих: «не пророчествуй во имя Господа, чтобы не умереть тебе от рук наших»; посему так говорит Господь Саваоф: вот, Я посещу их: юноши их умрут от меча; сыновья их и дочери их умрут от голода. И остатка не будет от них; ибо Я наведу бедствие на мужей Анафофа в год посещения их (Иер. 11, 19-23).

И Ангелу Сардийской церкви напиши: так говорит Имеющий семь духов Божиих и семь звезд: знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв. Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти; ибо Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим. Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся. Если же не будешь бодрствовать, то Я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя. Впрочем у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих, и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны. Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его пред Отцем Моим и пред Ангелами Его (Отк. 3, 1-5).

На другой день сказал Моисей народу: вы сделали великий грех; итак я взойду к Господу, не заглажу ли греха вашего. И возвратился Моисей к Господу и сказал: о, [Господи!] народ сей сделал великий грех: сделал себе золотого бога; прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей; итак иди, [сойди,] веди народ сей, куда Я сказал тебе; вот Ангел Мой пойдет пред тобою, и в день посещения Моего Я посещу их за грех их (Исх. 32, 30-34).

Из книги Исход на память приходит два текста: моление святого апостола Павла Господу: :Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти (Рим. 9, 3); и пророческий сон святителю Макарию, митрополиту Московскому «вскоре после революции 1917 года»:

«Вижу я, — так передавал он одному моему другу, — поле. По тропинке идет Спаситель. Я за Ним и все твержу: «Господи, иду за Тобой!» А Он, оборачиваясь ко мне, все отвечает: «Иди за Мной!» Наконец подошли мы к громадной арке, разукрашенной цветами. На пороге арки Спаситель обернулся ко мне и вновь сказал: «Иди за Мной!» И вошел в чудный сад, а я остался на пороге и проснулся.

Заснувши вскоре, я вижу себя стоящим в той же арке, а за нею со Спасителем стоит Государь Николай Александрович. Спаситель говорит Государю: «Видишь в Моих руках две чаши: вот это горькая для твоего народа, а другая сладкая для тебя». Государь падает на колени и долго молит Господа дать ему выпить горькую чашу вместо его народа. Господь долго не соглашался, а Государь все неотступно молил. Тогда Спаситель вынул из горькой чаши большой раскаленный уголь и положил его Государю на ладонь. Государь начал перекладывать уголь с ладони на ладонь и в то же время телом стал просветляться, пока не стал весь пресветлый, как светлый дух. На этом я опять проснулся.

Заснув вторично, я вижу громадное поле, покрытое цветами. Стоит среди поля Государь, окруженный множеством народа, и своими руками раздает ему манну. Незримый голос в это время говорит: «Государь взял вину русского народа на себя, и русский народ прощен»».

Сей уголь, попаляющий все нечистое в человеке (Ис. 6, 1-7), благодатию Божией, очистил все грехи Государя, вольные и невольные. Вынув из горькой чаши уголь, Господь не дал народу сладкую чашу. Милостию Божией, по неотступной молитве Государя, народ не был лишен первейшего Дара Божия — Таинства Св. Причастия Тела и Крови Господних. В этом смысл раздачи Государем манны (Отк. 2, 17) народу, не изглажденному из книги Божией.

***

Как мы уже писали, исследователи не раз обращали внимание на удивительное сходство ключевых деталей убийства Друга Царственных мучеников и самого цареубийства. Много общего было и в самих попытках уничтожения следов обоих преступлений.

Та же боязнь со стороны «бесов революции» почитания православным русским народом тел Распутина и Царственных мучеников в качестве святых мощей. Схож был и сам способ уничтожения: предание огню. При этом неизменно звучало в то время еще малоизвестное в России слово «крематорий». Местом проведения кощунственных акций был лес. Даже такая, на первый взгляд незначительная, деталь, как то, что место сожжения в том и в другом случае определил забуксовавший автомобиль, — и то оказалась общей. И, наконец, самое потрясающее совпадение. О нем пишет лишь один человек: непосредственный руководитель акции по уничтожению тела старца — Ф. П. Купчинский. Деталь эта настолько важна (как в последнее время пишут, знаковая), что, со времени первого и единственного ее обнародования, она ни разу более не упоминалась ни одним исследователем ни в России, ни заграницей. Характерно, что когда уже в наши дни некий господин В. В. Клавинг из С.-Петербурга предпринял попытку перепечатки статьи Ф. П. Купчинского, то сделал он это без упоминания источника публикации, и, самое главное, произвольно выпустил наиболее существенную деталь — русско-немецкую надпись (речь о которой далее), — никак не обозначив при этом место лакуны. Деталь эту полностью игнорирует и другой уже упоминавшийся нами современный петербургский исследователь В. В. Чепарухин, написавший специальную статью о сожжении тела Распутина и знакомый с воспоминаниями Ф. П. Купчинского по той самой первой и единственной публикации 1917 года.

Итак, вот подлинные слова из публикации Ф. П. Купчинского (полужирным шрифтом выделены нами слова, выпущенные в публикации В. В. Клавинга):

«Недавно, посетив это место сожжения, я увидел надпись на одной из берез вблизи бывшего костра, по-немецки:

«Hier ist der Hund begraben».

«Здесь зарыта собака».

И далее такая надпись:

«Тут сожжен труп Распутина Григория, в ночь с 10 на 11-е марта 1917 года».

Еще головешки и чернота от огня доныне на земле сырой и зеленеющей.

Никогда не позабудется эта ночь ни мною, ни теми, которые были со мною.

1 мая 1917 года. Петроград».

Прежде чем продолжить, позволим себе привести появившиеся в результате обсуждения данной темы (и по нашей настоятельной просьбе) два текста. Написаны они были еще до завершения этого очерка. Их авторы — давние наши сотрудники и друзья:

«Hier ist der Hund begraben»

Известен фразеологизм «Da [hier] liegt der Hund begraben» ‘там (здесь) собака зарыта’, букв. ‘там похоронена собака’ = ‘вот в чем суть’ (‘вот в чем дело/вот в чем препятствие’), причем словари немецкого языка не приводят варианта «Da ist der Hund begraben» в отличие от русских источников, указывающих этот вариант как единственный исходный (см. ниже). По поводу происхождения фразеологизма составитель словаря немецких пословиц, К. Вандер, сообщает следующее: «О происхождении этого выражения мне писал в тридцатых годах [XIX в.] один любитель поговорок из Каменца (Греве): «Я вспоминаю об одной распре подмастерьев-каменщиков, если я не ошибаюсь, в Берлине, когда один из них так замуровал мертвую собаку, что хвост свисал наружу, из-за чего весь цех (каменщиков или строителей) почувствовал себя опозоренным, возникла большая распря, и стену пришлось снести. Это и оставило по себе поговорку». Весьма вероятно, однако, что это выражение принадлежит к более раннему времени и имеет иное происхождение. «Die elegante Zeitung» (1824, № 186) относит его к Нюрнбергу и повествует так: в прежние времена, когда Нюрнберг процветал, будучи имперским вольным городом, там с большим размахом воздвигалась ратуша, что стоит и поныне. Здание строилось несколько лет, и когда оставалось возвести флигель, в городской кассе не хватило средств на окончание постройки, и отсутствующую часть ратуши выстроили лишь в виде фахверка. В печати архитектора была изображена собака, и над последней готической аркой, ведущей к этому кое-как построенному флигелю, осталось это изображение в камне, из-за чего и возникла пословица, означающая: «Нельзя продолжать начатое дело, потому что возникли непреодолимые препятствия». Согласно еще одному рассказу, пословица возникла так: у австрийского полководца Зигмунда II был верный пес, который: спас ему жизнь и которому тот воздвиг в садовой стене замка Браухаус цу Санкт-Фейт (Верхняя Австрия) памятник с эпитафией: Баумгартен передает следующую легенду: «В замке Зейзенбург жил граф, у которого был любимый пес. Когда собака умерла, граф велел ее выпотрошить, набить пустое брюхо дукатами и так похоронить. Спустя долгое время сынишка господского охотника прибежал к деду со словами: «Дедушка, скорей, скорей, там лежит чудесная собака, она блестит, как золото». Ребенок потянул за собой старика, который не хотел было идти; и впрямь, он увидел лежащего вдалеке пса, блистающего, как золото; но как только они подошли ближе, тот исчез». В заключение К. Вандер сообщает еще несколько местных легенд о псах, за какие-либо заслуги удостоившихся похорон и воздвижения памятников. Судя по этим данным, в разные эпохи и в разной среде бытовали различные версии происхождения фразеологизма (постоянно обновляющаяся «народная этимология»).

В словаре В. И. Даля фразеологизм «вот где (в чем) собака зарыта» не засвидетельствован. В русском языковом и литературном обиходе конца XIX — начала XX в. немецкий фразеологизм, точнее, его вариант «Da ist der Hund begraben» употреблялся явно реже своего русского эквивалента «вот где [в чем] собака зарыта» (именно в этом истинная причина, суть дела, заключается главное). Употребление фразеологизма «вот где [в чем] собака зарыта» в русском языке всецело соотнесено со сферой разговорной речи, сниженного, фамильярного стиля, чем обусловлена и возможность вариаций, ср.: «вот где зарыта собака», «вот тут-то и зарыта собака» и пр. Прямое обращение к немецкому фразеологизму предстает в эту эпоху как ироническое и даже шутовское смешение стилей, где апелляция к образованности, учености (традиционный флер «научности» и «солидности» немецкой речи) оказывается мнимой именно в силу известности и стилистической соотнесенности соответствующего русского оборота. Показательно, что даже В. И. Ульянов, охотно прибегавший к немецким вкраплениям (например, «Den Sack schlägt man, den Esel meint man» ‘Бьют по мешку, а имеют в виду осла’ в тексте «Что делать» (с приведением русской пословицы «Кошку бьют, невестке поветки дают»), употребляет русский эквивалент фразеологизма, видимо, не имея нужды в дополнительном ёрничестве.

Разумеется, яркая внутренняя форма русского фразеологизма «вот где [в чем] собака зарыта» дает возможности для словесной игры в рамках того же сниженного стиля (то есть для намеренно непритязательного каламбура) — ср. «И вот тут-то, Чанг, и зарыта собака!» в обращении к собаке (И. А. Бунин, «Сны Чанга»), где фразеологизм заключает горестно-недоуменные рассуждения хозяина о неких неразрешимых жизненных перипетиях. Однако рус. «вот где собака зарыта» понимается и употребляется исключительно в значении типа ‘вот в чем суть’, то есть как указание на обнаружение, раскрытие чего-то спрятанного, потаенного, «глубоко зарытого». Мгновенно вспыхивающий и до осмысления гаснущий образ можно приблизительно описать как: «рыли, рыли и нашли зарытую собаку» (причем неизвестно даже, мертвую или живую). Подобная структура в принципе допускает любую подстановку, не наносящую ущерба смыслу — ср. гипотетическое «Вот где кубышка зарыта»; «собака» же соотносит выражение не с какой-то известной коллизией, но с областью просторечия, сниженного стиля («как собака», «ни одна собака» и пр.). Использование любой вариации русского фразеологизма в качестве издевательской эпитафии непредставимо, ибо издевка не достигает цели: подобная надпись может восприниматься лишь как восклицание вроде «Вот в чем соль» (даже при известном «Собаке — собачья смерть»). Примечательно, что перевод приводимой у Купчинского немецкой надписи выглядит как «Здесь [а не «вот где»] зарыта собака».

Напротив, немецкое «Da [hier] liegt/ist der Hund begraben» говорит не о «зарытой», а о «похороненной, погребенной» собаке, поскольку нем. begraben означает ‘хоронить’ (для передачи значения ‘зарывать’ используются глаголы eingraben, vergraben), причем нем. Hund — мужского рода, а определенный артикль призван указывать на определенного, известного «пса». Тем не менее, при использовании «выигрышной» возможности прямого дейксиса, указательного жеста, в немецкой надписи (hier ‘здесь’ вместо da ‘там’), то есть при осознании немецких форм, в русском соответствии все же сохранен намек на известный оборот. Строго буквальным переводом было бы «Здесь похоронена собака», но в таком случае русская надпись совершенно утратила бы связь с соответствующим фразеологизмом.

Не рассматривая огромного количества гадательных соотнесений («кто — где — с кем — при каких обстоятельствах»), без дополнительного фактического материала остающихся неверифицируемыми, в заключение можно лишь отметить, что любая надпись на месте уничтожения останков (и шире — любой отчет о злодеянии с указанием конкретных ориентиров) явным образом противоречит предполагаемому намерению «изничтожить и искоренить». Показательно само привлечение к делу журналиста — «бойкого пера» в соответствующей области (ср.: Купчинский Ф. П. Проклятие войны. Очерки убийств, казней, пыток, грабежей, рукопашных боев, пожаров, истязаний [:], творимых под флагом войны. СПб. 1911). Уничтожение задумывалось и проводилось как уничижение, и вся обстановка «глуши и безвестности» (место за городской чертой, лес, поздний или ранний час: «как собаку») обусловлена именно этим. По сути, были устроены вторые — адские — похороны (лишение — отменение христианского погребения), о чем (включая «анти-эпитафию») и был дан полный отчет в периодической печати. Страшно думать, но невозможно отрешиться от мысли, что злодеяние имело своей целью нечто большее, нежели даже оскорбление Царственных Узников. Касаясь этих событий, М. Палеолог обронил в своих мемуарах странную фразу: «Изобретшие этот зловещий эпилог имеют предтеч в итальянском средневековье:» Остается продолжить: и последователей в Екатеринбурге 1918 г.

 

Источник:

http://www.rv.ru/content.php3?id=319