Черная Смерть, сильнее всего свирепствовавшая в 14 веке, спустя четыре века уничтожила практически половину тогдашнего населения российской столицы.

В христианском историческом сознании самой первой считается эпидемия, случившаяся во время исхода евреев из Египта – так называемая «чума филистимлян». О ней мы почти ничего не знаем, но зато «чума Фукидида», разразившаяся в Афинах во время Пелопонесской войны (V век до н.э.), от которой умер, в том числе Перикл, при ближайшем рассмотрении оказалась эпидемией то ли брюшного тифа, то ли сальмонеллеза. До сих пор неизвестно чем именно была «чума Антонина» 165 года нашей эры, жертвами которой стали около 5 миллионов человек и два римских императора. Зато многие историки сегодня утверждают, что кровавую борозду отделяющую античность от Темных веков провели не нашествия варваров, а «Юстинианова чума» 541 года, убившая, по разным оценкам, от 50 до 100 миллионов человек по всей империи. Эффект был сравним с последствиями ядерной войны в представлениях создателей игр серии Fallout: города опустели и разрушились, хозяйство пришло в упадок, остатки населения деградировали, а место утонченного богословия, риторики и декадентской поэзии заняли саги о битвах героев с драконами и прочими хтоническими чудовищами.

Кстати, древние отчасти были правы в том, что чума – это не одна болезнь, а целое семейство, имеющее общего предка Yersinia Pseudotuberculosis, обладавшего куда более мягкой симптоматикой и далеко не 100% летальностью. Реконструированный недавно палеопатологами возбудитель Юстиниановой чумы оказался вовсе не черной смертью (Yersinia pestis), а боковой ветвью с того же эволюционного древа, причем прошедшей бесследно и не давшей прямых потомков.

Кроме того, до начала 14 века и в Европе, и в арабском мире с определенной регулярностью случались локальные эпидемии, которые могли быть вызваны в том числе и ранними версиями чумной бактерии. Но ни «болезнь святых и королей», ни Киевский мор 1090 года, ни эпидемия «священного огня» во Франции 1235 года, ни египетская чума 1270 года, выкосившая войска VIII Крестового похода, не распространялись так широко и не имели таких чудовищных последствий.

Сама же Черная Смерть зародилась в районе озера Иссык-Куль около 1338 года. Там же сложился и механизм первичного заражения: переносчиками становились блохи, в желудках которых образовывался видимый даже в сильную лупу комок чумных бактерий, не дававший им насыщаться кровью. Оголодавшая блоха в исступлении начинала кусать одного теплокровного за другим, распространяя болезнь все дальше и дальше. Человеку она передавалась либо от погибших в пути караванных верблюдов в момент разделки туши, либо от сурка-байбака, мех которого ценился как в Азии, так и в Европе. Охотники, находившие множество погибших или умирающих животных, снимали с них шкурки и, не думая о последствиях, перепродавали их торговцам. Когда тюки с таким мехом вскрывали для перепродажи или сбора налога – блохи кидались на все подряд и чума собирала обильную жатву.

Кстати, этот канал передачи чумы работает и по сей день – например в 2013 году в Киргизии заразились подростки, поймавшие сурка, чтобы приготовить из него шашлык. Конечно же, еще одной группой переносчиков стали сопутствующие человеку во всех его начинаниях синантропные грызуны – мыши и крысы.

Первоначальный ареал распространения эпидемии лучше всего описан в русской Воскресенской летописи от 1346 года:

«Того же лета казнь была от Бога на люди под восточною страной на город Орнач (устье Дона ) и на Хавторо-кань, и на Сарай и на Бездеж ( ордынский город в междуречье Волги и Дона) и на прочие грады во странах их; бысть мор силен на Бессермены (хивинцы) и на Татары и на Ормены (армяне) и на Обезы (абазинцы) и на Жиды и на Фрязы (жители итальянских колоний на Черном и Азовском морях) и на Черкасы и на всех тамо живущих» – то есть низовья Волги, Северный Прикаспий, Северный Кавказ, Закавказье, Причерноморье и Крым. Почему при этом Черная Смерть пришла на Русь не сразу, а лишь 5 лет спустя и окружным путем – загадка.

Исходный пунктом распространения эпидемии в Европу стал принадлежавший генуэзцам крымский порт Каффа (Феодосия), являвшийся в те времена важнейшим логистическим хабом на пути товаров из Азии в Европу. Тот факт, что как раз в год начала эпидемии город осаждало монгольское войско под командованием хана Джанибека породил версию, что вспышка чумы стала результатом применения татарами своего рода биологического оружия.

Якобы первыми заболевать начали именно осаждающие, а затем хан приказал разрубать трупы умерших на части и забрасывать за стену при помощи катапульт. После снятия осады генуэзцы на своих торговых кораблях разнесли чуму по всей Европе.

Сам Джанибек при этом умер лишь 11 лет спустя и вовсе не от чумы, хотя болезнь и опустошила монгольскую столицу Сарай. А его войско хоть и понесло потери, но отступило от стен Каффы, а не осталось лежать под ними – а ведь в Европе чума затем давала чуть ли не стопроцентную летальность. Скорее всего, дело было вовсе не в биологическом оружии, а в крысах, свободно сновавших между осажденным городом и монгольским лагерем. А также в том, что Каффа, помимо пряностей, сандала и шелка торговала еще и рабами. Кратчайший торговый путь из нее вел прямиком в Константинополь – то есть в крупнейший мегаполис христианского мира. Условия для победного шествия черной смерти по Европе и остальному миру сложились самые благоприятные.

Далее у грозной царицы дело пошло без задержек. Весной 1347 года чума обрушилась на Византию, убив до трети подданных империи и половину населения Константинополя. В числе умерших был и наследник Вазилевса Андроник, сгоревший от болезни буквально за несколько часов, прошедших от рассвета до полудня. Именно тогда Черная Смерть и явила свою новую особенность, позволившую ей нанести такой страшный удар по средневековой европейской цивилизации.

Надо заметить, что со старыми версиями болезни европейские и арабские лекари худо-бедно, но научились бороться при помощи изоляции зараженных и вскрытия чумных бубонов с последующим прижиганием. Не бог весть что, но часть больных после такого лечения все-таки выживала. Проблема заключалась в том, что на сей раз собственно бубонную версию чумы подхватывали очень немногие – примерно 10-15% от общего числа, а большинстве случаев болезнь распространялась в форме так называемой чумной пневмонии. Передавалась она аналогично гриппу – то есть воздушно-капельным путем, развивалась мгновенно, распространялась сразу по кровеносной системе, и чумные бубоны при этом возникали не на наружных лимфоузлах, а на внутренних органах. До тех пор, пока человек не падал без сил и не начинал харкать кровью, он даже не осознавал того, что с ним что-то не так, и продолжал жить привычной социальной жизнью: ходил на рынок и с друзьями в кабак, заражая при этом всех, кто с ним контактировал.

Чумная пневмония развивалась крайне скоротечно – от нескольких часов до полутора дней, и 99% заболевших были обречены. Королева Жанна Бургундская по прозвищу Хромоножка сходила на мессу в Нотр-Дам, кто-то в задних рядах кашлянул – и уже на следующий день место первой леди Франции было вакантным. Историк-медиевист Жан Фавье писал:

Самую большую дань заплатили города: скученность убивала. В Кастре, в Альби, полностью вымерла каждая вторая семья. Периге разом потерял четверть населения, Реймс чуть больше. Из двенадцати капитулов Тулузы, отмеченных в 1347 году, после эпидемии 1348 года восемь уже не упоминались. В монастыре доминиканцев в Монпелье, где раньше насчитывалось сто сорок братьев, выжило восемь. Ни одного марсельского францисканца, как и каркассонского, не осталось в живых. Бургундский плач, возможно, допускает преувеличения для рифмы, но передает изумление автора:

Год тысяча триста сорок восемь –
В Нюи из сотни осталось восемь.
Год тысяча триста сорок девять –
В Боне из сотни осталось девять.

Та же картина была и по всей Европе от Сицилии до Норвегии. Англию не спас ни Ла Манш, ни принятые минимальные карантинные меры, ни общие молебны и крестные ходы, проводившиеся во всех приходах по инициативе архиепископа Йоркского. 6 августа в маленьком прибрежном городке Мельком Регис объявились первые заболевшие. Спустя несколько недель чума пришла в Бристоль, где «живые едва могли похоронить мертвых». В ноябре она взяла приступом Лондон… В общей сложности Англия потеряла 62,5% своего населения или примерно 3,75 миллионов человек.

На Русь Черная Смерть пришла в лишь в 1352 году, причем, как уже было сказано, окружным путем, занесенная либо поляками, либо ганзейскими купцами. Первым на ее пути оказался Псков, где число умерших было так велико, что в один гроб клали по 3-5 трупов. Обезумевшее от ужаса население послало за новгородским архиепископом Василием Каликой, чтобы своей молитвой тот отвел от их города гнев Божий. Василий приехал, обошел город с крестным ходом, помолился над болящими, но сам, заразившись, умер от чумы на обратной дороге. Новгородцы устроили ему пышное погребение и выставили тело в Софийском соборе, после чего в Новгороде также вспыхнула эпидемия.

В 1387 году Черная Смерть полностью уничтожила население Смоленска. По свидетельству летописца, в живых остались лишь 5-10 человек, которые и покинули мертвый город, закрыв за собой его ворота. В Москве чума забрала все семейство князя Симеона Гордого: его самого, двух малолетних сыновей, его младшего брата Андрея Серпуховского и митрополита Феогноста.

Мгновенная гибель множества людей на огромных территориях порождала сопутствующую смертность. Скажем если от чумы умирали оба родителя, а у их маленького ребенка каким-то чудом оказывался иммунитет – то он все равно вряд ли выживал. Поскольку крестьяне тех времен жили в скученных сельских общинах, то и умирали они ничуть не меньше, чем горожане. Гибли целыми деревнями, а уцелевшие боялись выходить из дома, боялись сеять хлеб и уж тем более везти его в зараженные города. Так что пережившие чуму зачастую умирали от голода. В Англии оставшийся без присмотра скот был уничтожен эпидемией ящура, в общей сложности поголовье сократилось в 5 раз. Если в опустевших городах возникали пожары – то их было уже некому тушить. Государства теряли все рычаги управления, поскольку солдат и чиновников эпидемия выкашивала точно так же, как и прочих смертных. Посланные с королевскими распоряжениями гонцы либо умирали от чумы по дороге, либо их расстреливали со стен запертых на карантин городов и замков, а привезенные ими послания сжигали, не читая, опасаясь заражения. Голод, бродившие из края в край толпы беженцев и разрушение всего жизненного уклада создавали почву для новых эпидемий.

Вспышки чумы зачастую сопровождались чудовищными по своей жестокости еврейскими погромами. Живших замкнутыми общинами иудеев всегда подозревали в занятиях колдовством, считалось, что они травили колодцы, бросая туда заговоренные фетиши из жабьих шкурок и человеческих волос. Во Франции массовые сожжения евреев начались еще в 1348 году. Практически вся еврейская община Парижа была истреблена, а трупы убитых были выброшены в окружавшие город леса. В Базеле было специально построено огромное деревянное здание, куда согнали всех евреев и сожгли. Массовые сожжения проводились также в Ауксбурге, Констанце, Мюнхене, Зальцбурге, Тюрингене и Эрфурте. В общей сложности за время эпидемии черной смерти в Европе было уничтожено 50 крупных и 150 мелких еврейских общин.

Завершив свой страшный тур по Европе и Передней Азии, чума улеглась спать в заброшенных селениях, гиблых болотах и братских могилах. Впрочем ненадолго: еще три раза с интервалом в 10 лет (1361, 1371 и 1382 годы) она пыталась вернуться, но у переживших первую и самую страшную волну уже успел выработаться иммунитет, так что на каждом новом витке заболевших появлялось все меньше, а выздоровевших – все больше. Черной смерти пришлось отступить и начать меняться, приспосабливаясь к новым условиям.

К тому же наученное горьким опытом человечество сумело выработать базовые принципы личного карантина: при появлении даже слухов об эпидемии уезжать в отдаленную и малонаселенную местность, избегать портовых городов и любых городов вообще, не посещать торговые ряды и массовые собрания, не участвовать в похоронах умерших от болезни, и не брать ни еды, ни вещей у посторонних. К сожалению, все эти в целом верные принципы были основаны на миазматической теории распространения эпидемий, считавшей что чума, как и другие заразные болезни, распространяется вместе с дурным воздухом. Отсюда же и древнерусское слово «поветрие». Наиболее действенным средством против миазмов, вплоть до открытия чумной палочки в середине XIX века, считалось окуривание зараженных помещений и городских улиц дымом от пахучих химикатов и ароматических трав. На Руси с той же целью складывали огромные костры.

Массовый карантин, вводившийся властями, был основан на тех же принципах. Зараженные дома, улицы и кварталы изолировались, а священникам запрещали посещать заразных больных и проводить над ними любые обряды. Умерших от эпидемии запрещалось хоронить при церквях в черте города, их тела либо закапывали в отдаленной местности, либо попросту сжигали вместе со всеми личными вещами. Впрочем, зачастую эти правила никем не соблюдались. В той же Москве никаких погостов за пределами Земляного города попросту не было, так что покойников по-прежнему хоронили при городских приходах. Таких кладбищ к XVII веку сложилось уже более 200, что немало способствовало успеху чумы 1654-1656 годов.

Ближе к концу XVII века при известиях об эпидемиях в соседних странах на границах стали выставлять карантинные заставы, где проезжающего иностранца могли задержать на срок до 6 недель. При Петре эти меры были поставлены на более или менее регулярную основу. Всем генерал-губернаторам и воеводам приграничных областей был разослан указ «Как поступать должно при получении первых сведений о моровом поветрии из соседних государств».

Там, в частности, предписывалось ставить по обеим сторонам ведущих к заставам дорог костры «чтобы проезжих чрез те огни… о той моровой язве расспрашивать под смертною казнью». Приезжавших непосредственно из тех районов, где свирепствовала эпидемия, велено было задерживать на заставах «чтоб с людьми никакого сообщения не имели». Зараженные дома указ предписывал сжигать вместе со всем имуществом и скотом, а людей – «выводить в особые пустые места».

При получении известий о вспышке в Марселе «чумы Шато» 1720 года (по имени капитана судна, на котором она туда прибыла), перекинувшейся затем на ряд городов Прованса, эти меры были ужесточены. Все французские корабли в обязательном порядке стали подвергаться санитарному осмотру, а французские купцы для въезда и ввоза в Россию товара должны были получать особый «пашпорт» у русского посланника в Париже. По мере дальнейшего распространения эпидемии эти меры также ужесточались, а в 1721 году французским кораблям и вовсе закрыли доступ в российские порты.

На сей раз Россию пронесло. Но если в мирное время примитивные карантинные меры хоть как-то помогали, то в случае начала войны само передвижение огромных армий и скученность в воинских лагерях превращали районы, в которых велись боевые действия, в настоящие рассадники заразы. Вплоть до появления регулярной военно-медицинской службы и прививок, армии зачастую теряли больше людей от болезней, чем от действий неприятеля.

Во время очередной войны с Турцией 1768-1774 годов, русские войска вошли в Молдавию, где как раз начиналась эпидемия чумы. Возвращавшиеся солдаты и офицеры везли с собою трофеи, а вместе с ними – и блох, зараженных страшной Yersinia pestis. Уже в 1770 году эпидемия охватила Брянск, унеся многие тысячи жизней. Следующей на ее пути стала Москва.

Судя потому что первые зараженные появились в жилом доме Московского генерального госпиталя, первоисточником эпидемии, скорее всего, стали привезенные в город раненые и их личные вещи. Московский лейб-медик А. А. Риндер при осмотре больных проявил вопиющую некомпетентность и попросту проигнорировал вылезшие у многих из них явные чумные бубоны, заявив, что несчастные страдают от обычной горячки. Между тем, в кратчайшие сроки из 27 заболевших «злой лихорадкой» в живых осталось пятеро. Старший врач госпиталя А. Ф. Шафонский организовал минимальные карантинные меры, и эпидемия вроде как прекратилась. Но ее величество Царица-Чума, как известно, любит подшутить над своими подданными.

В марте 1771 года «лихорадкой» заболело несколько рабочих Большого суконного двора в Замоскворечье. Администрация мануфактуры отреагировала в полном соответствии с неписанным кодексом капитализма – то есть попыталась минимизировать убытки и не допустить остановки производства. Городскому начальству ничего не докладывали, а умерших от чумы хоронили тайно по ночам. Когда слухи о болезни все-таки дошли до обер-полицмейстера Еропкина, на Большой суконный двор был направлен доктор К. Янгельский, который и подтвердил самые страшные опасения.

Соответствующий рескрипт был немедленно направлен в Петербург ко двору. Туда же полетело параллельное письмо от Риндера и главного доктора Павловской больницы И. Х. Кулемана, не желавших, чтобы нижестоящие русские врачи подвергали сомнению компетенцию немцев, окопавшихся в руководстве московской медицинской службы. В результате Екатерина отказала городским властям в разрешении на введение полного карантина, а все что мог своей власть сделать генерал-губернатор Салтыков – закрыть зараженную мануфактуру. Но было уже поздно.

Не понимавшие смысла карантинных мер и при этом до смерти перепуганные рабочие стали разбегаться по московским окраинам и по прилегающим к городу деревням, разнося эпидемию. Больные и умирающие появились по всей Москве, чуме также сопутствовала паника, разом парализовавшая всю городскую жизнь. Закрылся Московский университет, прекратили работу все мануфактуры, мастерские, лавки и трактиры. В день умирало до тысячи человек, к которым добавлялись жертвы пожаров, массовых драк и погромов. Дворяне в ужасе бежали и запирались в загородных имениях, но чума находила их даже там. Отчаявшийся генерал-губернатор Салтыков махнул на все рукой и уехал в свою усадьбу в Марфино, за ним последовали обер-полицмейстер Юшков и прочие крупные чиновники. Город остался без власти.

Убирать трупы с улиц вскоре стало некому. Оставшимся чиновникам пришлось мобилизовать на эту неприятную работу колодников, осужденных на каторгу. Поскольку присмотра за ними не было никакого, то к чуме добавилось заодно мародерство и грабежи.

Для социального взрыва достаточно было малейшей искры. 11 сентября, на пике эпидемии, по городу поползли слухи о том, что в часовню у Варварских ворот привезли чудотворную икону Боголюбской Божьей Матери, способную исцелять от всех болезней, но московский архиепископ Амвросий приказал ее скрыть. Мгновенно ударили в набат, собралась толпа…

А далее произошло немыслимое. Часть этой толпы стала кричать: «Архиерей хочет ограбить казну Богоматери, надо его убить». Другая часть вступилась за архиепископа; от слов дошло до драки; полиция хотела разнять их; но обыкновенной полиции было недостаточно. Москва — особый мир, а не город. Самые ярые побежали в Кремль, выломали ворота у монастыря, где живет архиепископ, разграбили монастырь, перепились в погребах, в которых многие торговцы хранят свои вина, и не найдя того, кого они искали, одна половина отправилась к монастырю, называемому Донским, откуда они вывели этого почтенного старца и бесчеловечно умертвили. Другая часть продолжала драку при разделе добычи.

Лишь после того, как вышедший в город во главе отряда из 130 человек с двумя пушками, генерал-поручик Е. Д. Еронкин отдал приказ стрелять на поражение, толпа отступила, оставив за собою усыпанную убитыми и ранеными Красную площадь.

Чумной бунт сумел наконец убедить императрицу в том, что в Москве и в самом деле происходит нечто серьезное. На борьбу с эпидемией она решила направить своего, к тому времени уже отставленного фаворита Григория Орлова – очевидно не без тайной надежды, что он и сам станет одной из жертв чумы.

Не имея никаких познаний в области медицины, Орлов проявил себя великолепным организатором. Введенные им меры были четкими как приговор трибунала. Для наведения порядка в город вводились войска. За бунты, грабежи и мародерства полагался расстрел на месте. Вся Москва разбивалась на несколько санитарных участков, за каждым из которых был закреплен врач. Больных и нищих было приказано обеспечить едой, одеждой и деньгами за счет казны. Оставшиеся без родителей дети были собраны в закрытые сиротские дома. На окраинах Москвы были созданы специальные чумные карантинные больницы. За сокрытие от властей больных или умерших полагалась вечная каторга, а тем, кто доносил на скрывавших полагалась премия в 20 рублей. И, что самое главное, наконец-то погибших было окончательно запрещено хоронить в городской черте. Большинство московских кладбищ – Ваганьковское, Дорогомиловское, Пятницкое, Преображенское, Рогожское и прочие – возникли именно во время эпидемии 1771 года как чумные.

Наконец, болезнь пошла на убыль. В ноябре погибших было уже 5835, а в декабре – и вовсе 805. Далее их число только уменьшалось, хотя случаи остаточного заражения имели место вплоть до 1805 года. В честь графа Орлова Екатерина повелела выбить особую медаль с надписью «Россия таковых сынов в себе имеет. За избавление Москвы от Язвы в 1771 г.» Помогавший Орлову разрабатывать карантинные меры врач Д. С. Самойлович впоследствии написал множество трудов о чуме, но так и не был принят в Российскую Академию наук.

В общей сложности Москва потеряла от чумы более 100 000 человек, то есть примерно половину своего населения. Весь привычный жизненный уклад был полностью разрушен, так что выжившие в основном пополняли ряды нищих и бродяг. Для «скитающихся, престарелых и увечных» Екатерина своим указом учредила особую больницу-богадельню на 3-й Мещанской улице, давшую начало нынешней МОНИКИ имени Владимирского. На протяжении следующих 100 лет эта больница была главным эпидемиологическим центром Москвы.

Эпидемия 1771 года стала последним выходом на сцену Ее Величества Черной Смерти, по крайней мере в российской истории. Очаговые вспышки случались и в XIX, и в XX веке, но были уже не так страшны, а число умерших в самых худших случаях не превышало 5000 человек. Но генетическая память о пережитом нашими предками биологическом апокалипсисе, все еще хранится у нас где-то на задворках подсознания, а само слово «чума» по-прежнему так и вертится на языке означая то ли ужас, то ли восторг перед лицом всепобеждающей смерти.

Источник:

https://www.m24.ru/articles/nauka/08042016/102102