ИМПЕРАТОР ЧИСТ, КАК КРИСТАЛЛ… НАРОД БУДЕТ ПОКЛОНЯТЬСЯ
ИМ КАК СВЯТЫМ
Еще до ареста Государя, 4 марта, новым правительством «свободной России» по инициативе Керенского была учреждена Чрезвычайная Следственная Комиссия (ЧСК) для расследования «противозаконных деяний» высших должностных лиц свергнутого режима. Фактически в задачу комиссии входила подготовка материалов для привлечения к суду бывших правителей.
Были опрошены десятки высших сановников Империи, военных и полицейских чинов, придворных, известных политических и общественных деятелей — от премьер-министров И. Л. Горемыкина, В. Н. Коковцева, Б. В. Штюрмера и думцев А. И. Гучкова, М. В. Родзянко до политиков вроде Н. С. Чхеидзе и В. И. Ленина.
Керенский в одно из посещений Царского Села потребовал от Николая II — «во имя установления правды» — доступа к личным бумагам и корреспонденции, несколько дней члены комиссии рылись в столах и шкафах в Александровском Дворце и увезли множество документов. Глава комиссии адвокат Н. К. Муравьев в газетных интервью уже в мае 1917 г. утверждал, что «обнаружено множество документов, изобличающих бывшего Царя и Царицу».
В действительности же замысел «установить преступные деяния» властителей, выявить их антигосударственную деятельность и разоблачить предательские сношения с врагами полностью провалился. Записка «Правда о Царской Семье и «темных силах», составленная командированным в ЧСК по распоряжению А. Ф. Керенского товарищем прокурора Екатеринославского окружного суда В. М. Рудневым, подтверждает полнейшую беспочвенность возводимых на Царскую Семью обвинений.
В. М. Руднев, работавший судебным следователем в отделе с наименованием «Обследование деятельности темных сил», в августе 1917 г. был вынужден «подать рапорт об отчислении ввиду попыток со стороны председателя комиссии прис[яжного] пов[еренного] Муравьева побудить [его] на явно пристрастные действия».
Доклад Руднева главе правительства Керенскому о результатах следствия был таков: «Я просмотрел все архивы Дворцов, личную переписку Государя и могу сказать: Император чист, как кристалл». Как говорил воспитатель Цесаревича Алексея Пьер Жильяр, «зла не было, была только одна видимость; этого достаточно для народа».
«Керенский и назначенная им чрезвычайная следственная комиссия все свои силы и старания прилагали к тому, чтобы найти что-нибудь обличающее честность Государя, но при всем своем желании ничего не нашли.
Между прочим, произошел очень курьезный случай: была найдена шифрованная телеграмма, которую долго не могли расшифровать. Керенский ликовал: наконец-то, думал он, нашелся давно желанный им документ, который обличит Государя. Но каково было его разочарование, когда расшифровали эту телеграмму, а в ней было написано: «Жив, здоров. Всех крепко целую. Шлю привет и благословение. Ники».
(Из книги игумена Серафима (Кузнецова) (‹Православный Царь-мученик»).
«Проезжая через Сибирь, я встретила одну даму. Она рассказала мне следующий случай: ей пришлось быть однажды в следственной комиссии, помещавшейся в Петрограде в Таврическом дворце. Во время долгого ожидания она слышала разговор, происходивший в соседней комнате. Дело шло о корреспонденции Царской Семьи. Один из членов следственной комиссии спросил, почему еще не опубликованы письма Императрицы и Великих Княжон.
— Что вы говорите, — сказал другой голос, — вся переписка находится здесь — в моем столе, но если мы ее опубликуем, то народ будет поклоняться им как святым».
(Из воспоминаний Т. Мепьник (Боткиной).
«Жестокой ценой была восстановлена правда — превращением Царской Семьи в поднадзорных арестантов. До последнего дня была исследована жизнь Царской Семьи, и до последнего уголка обнажена она, поставленная под стеклянный колпак назойливейшего наблюдения.
И что же увидели первыми пылающие злобой, предвкушающие радость бесстыдного разоблачения семейно-интимной нечистоты и национально-политического двурушничества семьи «Николая Кровавого» деятели и ставленники революции? Сияющую духовную красоту. То, что происходит обычно с выдающимися людьми через десятки лет после их смерти, когда историки, роясь в архивах, раскрывают правду их подлинного жизненного бытия, случилось при жизни Царя.
Все стало достоянием гласности, все стало предметом надзора и исследования предвзято-подозрительных наблюдений. И что же открылось глазам этих наблюдателей?
Патриархальная православная семья, находящая полное счастье в совместности своего существования в условиях, казалось бы, тягчайшего гнета. Жила она, эта Богохранимая Семья, полной жизнью семейного счастья, неся бремя Царской власти. …О, если бы покаянно могла склониться пред духовной красотой умученной Царской Семьи вся Россия! Это означало бы воскресение России к новой, светлой жизни, это означало бы наступление конца того страшного кошмара, который висит над миром, застилая Солнце Правды.
Об этом можно молиться. Но за себя-то отвечает каждый. И едва ли есть вопрос личной совести, имеющий такое неизмеримо великое значение общественное, как вопрос отношения каждого из нас к Царской Семье, как оценка каждым из нас высоты ее духовно-нравственного подвига».
(Н. Д. Тальберг, «Светлой памяти возлюбленного Государя»).
«Сведения о впечатлении, вынесенном Керенским от первой же встречи с Государем Императором нам дают записки … вдовы последнего Царского министра юстиции Николая Александровича Добровольского, в первый же день переворота арестованного Временным правительством и впоследствии расстрелянного большевиками. В то время как Царский министр был водворен в одну из камер Петропавловской крепости, революционный министр, Керенский, въехал в дом министра юстиции, где застал еще госпожу Добровольскую…
Через несколько дней ночью …служитель пришел ее просить от имени Керенского прийти в его кабинет… «Простите, что вас обеспокоил, — обратился Керенский к ней, как только она вошла, — но мне необходимо было поделиться с Вами только что пережитыми впечатлениями, глубоко меня взволновавшими. Знаете ли, откуда я только что приехал? Из Царского Села, где я только что видел Государя Императора и разговаривал с ним. Какое несчастие случилось! Что мы наделали… Как могли мы, его не зная, сделать то, что мы совершили. Понимаете ли, что я совершенно не того человека ожидал увидеть, какого увидел…
Я уже давно приготовился к тому, как начну мой разговор с Царем: я собирался прежде всего назвать его «Николай Романов». Но я увидел его, он посмотрел на меня своими чудными глазами, и… я вытянулся и сказал — «Ваше Императорское Величество». Потом он долго и много говорил со мной. Что это за разговор был!
Какие у него одновременно и царственная простота, и царственное величие! И как мудро и проникновенно он говорил… И какая кротость, какая доброта, какая любовь и жалость к людям… Понимаете ли, что это есть идеал народного правителя! И его-то мы свергли, его-то окрутили своим заговором! Мы оказались величайшими преступниками…».
Долго еще Керенский в истерических восклицаниях изливал свое отчаяние и свое раскаяние. Дня через три Керенский опять пришел к госпоже Добровольской, расстроенный и тревожный, и очень просил ее забыть их ночной разговор и никому о нем не рассказывать: иначе, как объяснил Керенский, ему от его единомышленников грозили большие неприятности».
(Ф.Винберг, «Крестный путь»).