Священномученик Иоанн родился 9 января 1872 года в с. Проказна Лунинской волости Мокшанского уезда Пензенской губернии. Дед его был крепостным, а после окончания церковно-приходской школы принял сан священника и служил в родном селе Проказна. Интересно происхождение его фамилии. При записи в школу у него спросили: «Как, мальчик, твоя фамилия?» Услышав ответ: «Семен, сын Семенов», производивший прием схватился за голову и сказал: «Сегодня у меня уже записались семь Семеновых, не будут тебя звать Семенов восьмой, надо тебе дать фамилию. Будешь ты Булочников, а по-гречески Артоболевский, так как артос — это по-гречески хлеб, а Полея — квартал в Константинополе, где пекут хлеб». Сын о. Симеона, отец Ивана, Алексей Семенович, также был священником. Он умер в 1909 году и похоронен в Пензе на Митрофаньевском кладбище, рядом с храмом, где был настоятелем.
Иван окончил духовное училище и Пензенскую Духовную семинарию. В 1891 году его как лучшего ученика послали продолжить образование в Московской Духовной академии, которую он и окончил в 1895 году. Уже в студенческие годы Иван Алексеевич был талантливым проповедником, и одна из его проповедей обратила особенное внимание учившегося тогда же в академии Ивана Васильевича Успенского, впоследствии священномучени-ка Фаддея Тверского. В своем дневнике он записал, что Артоболевский говорил о призвании апостолов, «которое явилось важнейшим событием в их жизни. Каждому из нас также предстоит призвание, но так ли мы настроены, как были настроены апостолы при призвании. Апостол Петр, который был опытен в своем деле, в лове рыбы, после чудесного лова, будучи призван, сознал полное свое бессилие. Мы при призвании слышим два голоса — голос разума и голос сердца. Первый говорит о нашей силе: мы изучили не одну лишь внешнюю сторону жизни, изучая историю, но и внутреннюю, изучая психологию, историю педагогики, предохраняющую от ошибок воспитания. Голос сердца говорит нам о нашем бессилии: готовы ли мы к самоотвержению, к признанию неважными интересы собственной личности, а важными дела других. Выходит разлад, который поможет разрешить Священное Писание. Подобно апостолу Петру мы должны оставить мысль подольше остаться в воспитанном в нас неведении, уяснить себе, что книги не вечное наше достояние: необходимо удовлетворить голосу сердца — развивать в себе самоотвержение, любовь и сострадание».
В 1896 году Иван Алексеевич стал помощником секретаря Совета и Правления Московской Духовной академии и преподавателем Священного Писания и еврейского языка в Вифанской Духовной семинарии. Здесь же преподавали братья его будущей супруги, Зинаиды Петровны, Иван и Николай, а также муж ее сестры Серафимы. Иван и Николай Петровичи были глубоко образованными людьми, прекрасно знали философию, литературу, историю и другие гуманитарные науки.
В 1899 году Иван Алексеевич за работу «Первое путешествие апостола Павла с проповедью Евангелия» получил звание магистра богословия. В 1905 году он был рукоположен во священника и назначен настоятелем храма Марии Магдалины при московском Императорском коммерческом училище, где стал исполнять обязанности законоучителя.
5 сентября 1910 года, в день Торжественного акта училища, о. Иоанн в проповеди говорил: «Дело воспитания»!.. не являются ли теперь для многих чуждыми эти слова, когда и самое рождение детей встречается теперь не как благословение неба, не со слезами радости, а с искривленной улыбкой недовольства и неразумными словами ропота. Вот почему мы с легким сердцем готовы возложить всецело дело воспитания от самой колыбели на чужие плечи, как будто труд наемника способен когда-нибудь заменить ласку матери или благоразумное руководство отца.
По: Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века Московской епархии, составленные игуменом Дамаскиным (Орловским ). Тверь: Булат, 2002. Январь — май. С. 52—58.
И. И. Артоболевский. Жизнь и наука. Воспоминания. М.: Наука, 2005.

В лучшем случае, принимая этот труд на себя, мы всеми силами стараемся облегчить его для себя; мы страшно боимся сделать из него подлинный и действительно достойный подвиг жизни и вовсе не желаем, чтобы им нарушалось обычное греховное, исполненное себялюбия течение нашей жизни. И в этих целях мы прибегаем к излюбленному с давних пор, обычному средству — учить и воспитывать словами, а не делом, не живым примером своей жизни. А между тем кому же не известно, что устойчивое направление воли в сторону добра, любовь к добру производится ощущением действительного добра, когда оно открывается в нас как действительная сила? Сердце — источник духовной жизни; но исправить сердце одним учением нельзя: им не дается живого расположения к добру. Как бы ни были красноречивы и убедительны наши суждения — при таких условиях они останутся бесплодными: сердце не слушает логики. Все это хорошо запечатлено в старинном и всем известном изречении: «Слова учат, примеры влекут», побуждают, заставляют делать. Это положение настолько для всех очевидно и несомненно, что вскрывать его жизненную правду было бы просто странно. Мы указали бы на одно. Всем известно, что христианство — великая возрождающая сила в истории человечества; этого никто не отрицает. Но почему оно является таковым? Потому что за христианством, за Христовым учением стоит живая Личность Христа, явившего миру всю силу, все величие и красоту добра. Какой бы след остался в сердцах людей от Его заповеди о любви и самоотвержении, если бы не было крестного подвига Христова, исполненного величайшей любви и самоотвержения! И дело воспитания, чтобы быть действительно плодотворным, должно являться для нас подвигом, исполненным самоотвержения. Воспитывая, мы должны неустанно и сами воспитываться, то есть стремиться искоренить из строя и обихода своей внутренней и внешней жизни все то, что способно искажать или затемнять те светлые и высокие идеалы, к которым мы так усердно призываем воспитываемых. Только в таком случае мы смогли бы изгнать из области воспитания другой великий грех, называемый ложью, который губит и опустошает детскую душу, как ржавчина губит стебель и колос растения. Мучительный нередко и для нас, этот грех особенно часто имеет место в области воспитания религиозного, где он принимает и самые уродливые формы. У меня до сих пор ужасом звучит заявление одной матери, которая говорила — и без большого смущения,— что она «бегает на исповедь (это ее выражение) только ради своего сына». Какое святотатственное оскорбление таинства и какое грубое непонимание детской души, до болезненности чуткой ко всему, что делают взрослые, особенно в сфере религиозной! Я хорошо, впрочем, сознаю, что здесь можно встретиться с резонным на первый взгляд заявлением, которое выразилось бы в такой приблизительно форме: «Да, мы сознаем, как это ужасно, мы сами мучаемся этим; но что же делать, если у нас нет глубокой и искренней веры? Нам тяжело это, мы желали бы верить, чтобы быть чуждыми этого мучительного раздвоения; но одолевают нас сомнения. Неужели должны мы слабость нашу делать очевидной для детского взора? Не лучше ли носить ее в себе, чтобы не лишиться детского доверия и не заронить в детскую душу зерна сомнения?» Мы лично не сумели бы иначе ответить в данном случае, как решительным заявлением: «Нет, мы не должны бояться выносить наружу нашу слабость, наши мучительные сомнения, нашу борьбу душевную. Будем правдивы! Доверие детей подрывается прежде всего и больше всего нашей неискренностью, неправдивостью. Если только искренни мы в нашей слабости, в наших сомнениях; если мы тяготимся ими и жаждем веры — дети скорее поймут и больше полюбят нас в нашей слабости, в наших сомнениях, чем в нашей неправде; и уж, конечно, в такой обстановке сокровище веры скорее раскроется в сердцах детей наших, чем в обстановке показной и лживой религиозности. И сомнения, если они серьезны и искренни, не страшны: глубокая вера всегда проходила через горнило сомнения. Не забудем, что и у многих учеников Христовых их вера в Божественного Учителя, запечатленная кровью их, прошла через сомнения. И Христос не осудил и не отверг — ни Фому в его упорном сомнении, ни отца бесноватого отрока в его душевном разладе, вырвавшем из груди его крик: «Верую Господи! Помоги моему неверию» (Воспитание как подвиг. С. 5—7).
В 1911 году Совет Московского сельскохозяйственного института (ныне Тимирязевская сельскохозяйственная академия) третий раз избрал о. Иоанна профессором богословия. По воспоминаниям сына, известного ученого И. И. Артоболевского, с 1905 по 1911 год отец дважды избирался на эту должность, но не утверждался министром, который считал его либералом, могущим оказать вредное влияние на студентов. По существовавшему тогда уставу института при третьем избрании министр должен был утверждать кандидата, выбранного Советом института.

Отец Иоанн был назначен заведующим кафедрой богословия и настоятелем домового институтского храма Святых апостолов Петра и Павла. Петропавловский храм был построен в стиле Нарышкинского барокко. Его храмоздателями были Нарышкины, родственники Петра Первого, некогда посещавшего этот храм. Сохранился Апостол, который царь читал на службе, с его автографом. Очень красив был резной алтарь. Медальоны царских врат, изображавшие святых Льва и Наталью, являлись портретами Льва и Натальи Нарышкиных.

До революции храм принадлежал Правлению Московского сельскохозяйственного института. Посещали его в основном профессора и преподаватели, студенты и служащие института. Жители ближайшего села Лихоборы были приписаны к приходу Головинского монастыря. Хором, состоявшим из студентов, руководил известный лесовод профессор Е. М. Турский. Управление хором левого клироса, чтение Апостола и другие обязанности нес не менее известный профессор метеорологии Борисов.
В те годы о. Иоанн с матушкой и четырьмя детьми жил в Петровско-Разумовском, на «казенной квартире». В доме Артоболевских всегда было много народа. Приходили ученики о. Иоанна, среди которых были братья Н. И. и С. И. Вавиловы, приезжали его товарищи по учебе, работавшие в провинции. Постоянно жили племянники и племянницы, учившиеся в высших учебных заведениях столицы.

Блестяще зная философию, о. Иоанн живо и увлекательно читал лекции, собиравшие полные аудитории, и был одним из самых популярных профессоров. В лекциях он излагал историю развития философских учений с древних времен. Много внимания уделял философским теориям Канта, Гегеля, Фейербаха, модного тогда Ницше, В. Соловьева, Бердяева, Франка, Лосско-го, Флоренского и др. Одновременно с этим затрагивал многие проблемы психологии и этики, при чем подробно разбирал сочинения Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Достоевского и Толстого. Вообще литературе, как русской, так зарубежной, в лекциях уделялось очень много внимания. Будучи специалистом в истории и археологии, о. Иоанн приводил много примеров из истории России. Таким образом, это были лекции не столько по богословию, сколько по введению в философию и психологию. Батюшка был высокообразованным человеком, в совершенстве владел латынью, греческим, древнееврейским языком, очень увлекался историей. В Московской Духовной академии он слушал лекции В. О. Ключевского, который очень хорошо и любовно относился к своему «молодому земляку и ученику» (оба они происходили из села Проказна) и постоянно бывал в его доме.Обычно Ключевский привозил с собою известных общественных деятелей, ученых, историков, философов и богословов. Отец Иоанн был знаком и с профессорами Кизеветтером, Бердяевым, Айхенвальдом, Челпановым, Флоренским, с которыми встречался на заседаниях Религиозно-философского общества. Он являлся также профессором Народного университета имени Шанявского, в котором читали лекции самые выдающиеся ученые. В бытность профессором Московского сельскохозяйственного института о. Иоанн изучал историю имения Нарышкиных, которым некогда являлось Петровско-Разумовское, слушал лекции в Московском археологическом институте, много работал в архивах. Занимался он и общественной деятельностью. Несколько лет был членом Правления сельскохозяйственного института, участвовал в разработке планов его развития и строительства, создания научно-экспериментальных баз. Особенно много внимания уделял расширению институтской библиотеки, проведению научно-популярных лекций, музыкальных вечеров и других культурно-массовых мероприятий, организации питания студентов. В Первую мировую войну организовывал лазареты, собирал средства для раненых. В годы войны была опубликована речь о. Иоанна 21 ноября 1915 года, в день 50-летия академии. В частности, он говорил: «Как зарево пожара или блеск молнии часто освещают пред нами «от края до края» таинственные глубины небесного свода, так в ниспосланном нам озарении этой войны мы увидели самые потайные механизмы западной цивилизации, мы увидели сразу всю Вавилонскую башню западной культуры, до самой ее вершины, и с высоты этой башни мелькнуло для нас что-то совершенно новое, неожиданное, повергшее нас в недоумение и ужас. Некогда «лествица» Иакова соединяла небо с землей, и на вершине ее «утверждался» Бог; и понял Иаков, что земля должна быть «домом Божиим». А на вершине башни Вавилонской, предназначенной упразднить «небо» на земле, заменить для людей «небо» только землей, земным, различили мы в ниспосланном озарении войны искаженное злобой лицо человека, которое вне Бога и без Бога потеряло подлинную красоту человеческую, потеряло образ Божий и приняло «образ зверя» (Апок. XIII, 15). И изрыгает этот человекозверь глаголы гордые и хульные: «Кто подобен мне? И кто может сразиться со мной?» (Апок. XIII, 4— 5). «Взойду на небо, выше звезд Божиих поставлю престол мой; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему» (Исаия XIV, 13—14). И изощряется он погубить не только нас, но и «святыни наши», которые были и раньше нас, — великие святыни богоподобного духа человеческого: и веру и любовь, и свободу и правду. И нужно ли удивляться этому? Не к этому ли вел весь продолжительный процесс созидания «башни Вавилонской»? В упоении внешним успехом этого созидания мы не всегда были способны опознать или углубиться во внутренний сокровенный смысл его: «пророков» же, особенно «своего отечества», когда они начинали говорить об этом, мы или не принимали, или не слушали, или не хотели понять. А между тем в этом процессе созидания постепенно вытеснялись, искажались, умалялись не только «святыни духа», но и сама святыня человеческого духа как носителя их… И загорелось над миром кровавое зарево небывалой, исключительной войны — священной войны — за спасение духовных сокровищ человечества. Одни из строителей открыто подвергли их сознательному поруганию и попранию, а другие — готовы были и должны были прийти к тому же, но, когда увидели свой будущий облик в зеркале средней (срединной) Европы, с ужасом отшатнулись от него, почувствовали как никогда раньше всю неизмеримую высоту и ценность этих духовных сокровищ для блага человечества, а отсюда — необходимость стать на защиту их. Эта защита потребует, может быть, долгих и напряженных усилий, но никто из нас нимало не сомневается, что рано или поздно «низвержен будет Вавилон», что «пойдет в плен тот, кто на других хотел наложить узы плена» (ср. Апок. XIII, 10), кто «волшебством своим ввел в заблуждение все народы» (Апок. XVIII, 23). Мы верим, что окажется «нищим и жалким» тот, кто говорил: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды» (Апок. III, 17), «купцы которого были вельможами земли» (Апок. XVIII, 23). Мир верит в победу духа, ибо он знает в прошлом величайшую победу духа над косной материей, над «последним» врагом — смертью (I Кор. XV, 26), ибо он больше научился теперь верить в Того, Кто сказал: «Дерзайте! Я победил мир» (Иоан. XVI, 33). Но будет ли прочной эта победа, если мы, победив силою оружия того, кто дерзновенно попирает великую идею духа и духовные сокровища человечества, — не утвердим в своем собственном сознании их подлинную абсолютную действительность, их действительно несравненное значение и ценность; если мы сами не придем к твердому и глубокому убеждению, что дух есть вечная основа мира, подлинная основа жизни, что человечество может развиваться и жить истинно человеческой жизнью только тогда, когда это развитие и жизнь будут направляться в конечной своей цели к осуществлению законов и предначертаний Абсолютного разумно-свободного Духа, Который открылся миру в Лице Богочеловека — Христа» (Прошлое и будущее. С.7—8, 10—11). В 1917 году Московский епархиальный съезд избрал о. Иоанна членом Поместного Собора, и он принимал активное участие в отделах богослужения и преподавания богословия в высших учебных заведениях. В 1918 году кафедра богословия в сельхозакадемии была упразднена, но о. Иоанн продолжал служить в Петропавловском домовом храме. В 1919 году он был возведен в сан протоиерея. В ночь с 16 на 17 августа 1922 года его арестовали и заключили во Внутреннюю тюрьму ГПУ. Отвечая на выдвинутые против него обвинения, священник отвечал: «В православном кружке христианской молодежи — студентов бывал около пяти раз в качестве гостя в конце 1921 года и начале 1922 года. Руководителем его я не был. В одно из воскресений Великого поста, перед изъятием ценностей, мною было без всяких комментариев прочитано послание Патриарха Тихона. Считаюсь преданным суду Революционного трибунала по обвинению в агитации против советской власти. Сознательно я никогда во время проповедей не касался политических тем, но возможно, что иногда приходилось указывать на тяжелое положение страны, голод и прочее».

Следователь писал: «Рассмотрев дело о гражданине Иване Алексеевиче Артоболевском, бывшем профессоре Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии по кафедре богословия, обвиняемом в использовании своего положения священнослужителя с целью контрреволюционной агитации во время проповедей в храме и в частном быту, в организации в Петровской сельскохозяйственной академии кружков христианской молодежи, в руководстве и придании им черносотенного характера, в разлагающей деятельности среди студенчества в виде постоянной антисоветской и антикоммунистической пропаганды, облеченной в религиозную форму, в распространении и чтении в церкви провокационного послания Тихона перед изъятием ценностей, то есть в пассивном сопротивлении изъятию, и в том, что с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России в течение пяти лет рабочекрестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР он свою контрреволюционную деятельность усиливал,— нашел, что все вышеизложенное материалами, имеющимися в деле, подтверждается. И посему, на основании статьи 2 литер Е положения о ГПУ от 6.02.1922 года, полагаю: в целях пресечения разрушительной антисоветской деятельности гражданина Артоболевского Ивана Алексеевича выслать его из пределов РСФСР за границу, но, принимая во внимание его заявление с просьбой о разрешении добровольного выезда за свой счет, из-под стражи освободить, обязав его подпиской о выезде за границу в семидневный срок». В своей книге сын о. Иоанна, И. И. Артоболевский, иначе вспоминает об этих событиях: «Когда его вызвали на первый допрос к следователю или какому-то другому крупному деятелю ВЧК и сообщили, что он должен в 48 часов покинуть с семьей Россию, то он категорически отказался уезжать, заявив, что если считают необходимым его выслать из России, то пусть его высылают как всех ссыльных по этапу. Добровольно ехать он отказывается. Через два дня его вызвали вновь к какому-то более крупному работнику ВЧК, который сообщил ему, что в эмиграции он снова вернется к своей профессорской деятельности, а члены семьи смогут продолжать образование. Отец стоял на своем, что он русский и своей родины покидать не хочет». 21 августа 1922 года Коллегия ГПУ постановила выслать о. Иоанна «из пределов РСФСР за границу… Освободить на семь дней с обязательством явки в ГПУ по истечении указанного срока». На основании этого постановления он был освобожден. Однако на следующий день следователь Революционного трибунала в заключении по делу писал: «Как видно из заявления обвиняемого Артоболевского, он, Артоболевский, подлежит высылке из пределов РСФСР как являющийся опасным для общественного правопорядка и могущий причинить ущерб диктатуре рабочего класса… по настоящему делу Артоболевскому грозит тяжелое наказание… поэтому пребывание его на свободе является общеопасным»; необходимо «заключить Артоболевского, священника церкви Петра и Павла в Петровском-Разумовском, под стражу в Таганской тюрьме». Отец Иоанн вновь был арестован. В окончательном заключении по делу от 7 октября говорилось: «В период изъятия церковных ценностей оглашал в церкви с амвона во время богослужения послание бывшего Патриарха Тихона, призывающее к сопротивлению изъятию церковных ценностей… с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени он не только не примирился с существующей в России рабоче-крестьянской властью, но остался ее врагом… Материал в отношении Артоболевского достаточно полный, и следственных действий более производить не требуется… Материал о священнике представить в Московский Революционный Трибунал на предмет приобщения к имеющемуся делу по обвинению Артоболевского в контрреволюционной деятельности».
В московской тюрьме НКВД. 1938 г.

Дело было передано в ревтрибунал. На процессе, проходившем в Москве в ноябре — декабре 1922 года, о. Иоанн виновным себя не признал и был приговорен к трем годам тюремного заключения, но постановлением ВЦИК освобожден в январе 1923 года.
Из воспоминаний сына: «Перед закрытием храма произошел еще один эпизод, трагический для моего отца. Было принято постановление Советского правительства об изъятии ценностей в церквях. В церкви сохранились некоторые старинные иконы петровских времен, Апостол с личным автографом Петра Первого. Отец как историк очень дорожил этими древними реликвиями, и, когда стали отдирать серебряные крышки Апостола, он стал протестовать. В результате он и два профессора, присутствовавшие при этом — Борисов и Турский, — были арестованы. Все трое предстали перед судом в качестве церковников, оказавших сопротивление советской власти. Процесс происходил в здании Верховного суда на Тверском бульваре. В своей обвинительной речи прокурор А. Я. Вышинский громил профессоров Борисова, Турского и примкнувшего к ним Артоболевского как контрреволюционеров, замышлявших ликвидировать советскую власть. Следствие велось с фальсификацией показаний, очных ставок не устраивалось. Папе просто предложили без допроса и расследования подписать подготовленный следователем протокол.

Он отказался это сделать, т. к. был человеком очень принципиальным и сильным духом. На процессе отец заявил, что он не подписывал никаких документов на следствии. На это Вышинский закричал на него, что у него как прокурора есть протокол допроса с подписью отца, однако отказался показать этот документ защитнику В. В. Коммодову. Профессора Борисов и Турский были приговорены к пяти годам тюрьмы. Вышинский так «хорошо» знакомился с делом по обвинению и документами, что в обвинительной речи сообщил, что требует для Артоболевского только трех лет тюрьмы, так как он «недостаточно образован» и был распропагандирован профессорами Борисовым и Турским. Через неделю после процесса я и мой брат написали на имя М. И. Калинина заявление, в котором подробно излагали дело отца… Через две недели отец был освобожден, будучи помилованным Верховным Советом. Через месяц освободили профессоров Борисова и Турского».

В 1924 году о. Иоанн был награжден митрой и включен в состав Высшего Церковного Совета при Святейшем Патриархе Тихоне. После закрытия Петропавловского храма в 1925 году (храм сначала использовали под склад или нечто подобное, а потом разрушили; ныне на его месте стоит памятник В. Р. Вильямсу, бывшему в послереволюционные годы ректором академии) его назначили настоятелем Введенского храма в Черкизове.

Жил он на частных квартирах, один, изредка приезжал к семье в Лихоборы. 28 января 1933 года его снова арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму. Вместе с ним было арестовано тринадцать человек. Все они обвинялись в том, что собирались для бесед на религиозные темы, на которых будто бы вели антисоветскую пропаганду. Следователи, однако, не сумели выдвинуть сколько-нибудь основательных обвинений. На допросе о. Иоанн показал, что в 1922 году участвовал в собраниях союза христианской молодежи, которые проходили в помещении Тимирязевской академии. Основной задачей кружка являлось воспитание молодежи в религиозно-нравственном духе. «Участниками кружка являлись студенты высших учебных заведений, но фамилий их я не помню»,— сказал батюшка. Подписывая протокол, он написал: «В христианском кружке молодежи никаких бесед на церковнофилософские темы я не вел, да там их и вообще не было. Все дело там сводилось к истолкованию Слова Божия (отдельных мест и отрывков), совокупному обмену мыслями по поводу прочитанного стиха или отрывка. В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю». В марте Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Иоанна к трем годам ссылки в Северный край, которую он отбывал в Вологодской области. По свидетельству сына, через несколько месяцев он вернулся в Москву, но в храме больше не служил, а работал редактором. 22 января 1938 года о. Иоанн вновь был заключен в Таганскую тюрьму. Справка на арест гласила: «В 4-й отдел УГБ УНКВД МО поступили сведения, что бывший активный деятель «ИПЦ» — член поместного собора православной церкви, бывший профессор Тимирязевской с/х академии — поп Артоболевский Иван Алексеевич в узком кругу своих единомышленников проводит глубоко законспирированную к-р церковную деятельность. Артоболевский заявлял: «Никогда еще в истории так не страдал русский народ, как страдает сейчас, но что делать. Наш русский народ — православный богоносец. Придет время, он покажет свое и свергнет иго безбожное. Так, я из истории вспоминаю 1612 год, когда московский Кремль был занят нечестивыми поляками. Тогда русский православный народ стонал под этим игом и с помощью божьей освободил московский Кремль. Ну а теперь какая разница: где наш святой Кремль и святые соборы и все наши святыни? Разве не в таком же другом плену? В этом нет никакой разницы. Я горячо верю в то, что русский народ скоро осознает свою ошибку и заблуждение и стряхнет это ярмо, которое надели ему люди, не знающие Бога» (стиль оригинала сохранен).
На допросе следователь спрашивал:
— Что такое академический день?
— Постановлением советского правительства была закрыта Московская Духовная академия; мы, воспитанники пятидесятого курса академии, живущие в Москве, в память о Духовной академии собирались на молитвенные собрания и товарищеские обеды.
— Какие обсуждались вопросы на ваших собраниях?
— На наших собраниях мы делились воспоминаниями из академической жизни и обменивались мнениями по вопросам церковной жизни, службы и так далее.
— Для какой цели вы хранили антиминс?
— Антиминс я хранил как память об отце-священнике, а, кроме того, возможно, и мне пришлось бы служить на нем литургию.
На этом допрос был закончен. 14 февраля тройка НКВД приговорила о. Иоанна к расстрелу. Протоиерей Иоанн Артоболевский был расстрелян 17 февраля 1938 года и погребен в общей безвестной могиле на полигоне Бутово под Москвой.

Родные, которым сообщили, что о. Иоанн осужден, по одним сведениям, на восемь, по другим, на десять лет ссылки «в отдаленные районы СССР, без права переписки», несколько лет обращались во все инстанции с просьбой пересмотреть дело, но отовсюду получали отказ.
Отца Иоанна уже давно не было в живых, а сотрудник след-части УНКВД в постановлении, утвержденном 28 мая 1940 года начальником Управления НКВД г. Москвы, писал: «В своем ходатайстве о пересмотре решения по делу жена осужденного АРТОБОЛЕВСКОГО — АРТОБОЛЕВСКАЯ З. никаких убедительных доводов, могущих служить основанием для пересмотра решения по делу, не приводит. Находя, что к-р деятельность АРТОБОЛЕВСКОГО материалами дела доказана, и руководствуясь приказом НКВД СССР и Прокурора Союза ССР от 23/IV-1940 года за № 0165,
ПОСТАНОВИЛ:

Решение быв. Тройки при УНКВД МО от 14/II-1938 года в отношении АРТОБОЛЕВСКОГО Ивана Алексеевича — ОСТАВИТЬ В СИЛЕ».

«После 1953 года я получил из Прокуратуры СССР приглашение прийти туда, к одному из ответственных работников Прокуратуры, который передал мне бумагу о реабилитации отца за отсутствием состава преступления. Этот товарищ дал мне возможность ознакомиться с делом. В нем я нашел два доноса, написанных людьми, которых я немного знал. Доносы были нелепыми, ложными и очень злыми. Чувствовалась рука профессиональных доносчиков, которых в сталинские времена было множество. Прокурор сообщил мне, что отец держался на допросах героически, ничего не признал, несмотря на применявшиеся к нему методы допроса, распространенные в то время»,— пишет И. И. Артоболевский.
В начале 2000-х годов Русская Православная Церковь прославила протоиерея Иоанна Артоболевского в лике Новомучеников и исповедников Российских. Память его празднуется в день кончины, 17 февраля по новому стилю.

В приходской музей домового храма имени священномученика Иоанна Артоболевского при РГАУ-МСХА им.К.А. Тимирязева переданы личные вещи, фотографии и книги священномученика Иоанна Артоболевского. Сайт храма >>>