27 марта 1918 года Государь принялся читать книгу С. А. Нилуса «Близ есть при дверех…». По этому поводу Государь записал в свой дневник: «вчера начал читать вслух книгу Нилуса об Антихристе, куда прибавлены «протоколы» евреев и масонов – весьма современное чте-ние».

Читая Нилуса, Государь не мог пройти мимо таких строк: «Царствую-щие – заслонены своими представителями, которые дурят, увлекаясь своей бесконтрольной и безответственной властью. Властью же этой они обязаны навеянному на дворцы террору. Не имея доступа к своему народу, в самую его среду, Царствующие уже не могут сговориться с ним и укрепиться против властолюбцев. Разделенные нами зрячая Царская Сила и слепая сила народа потеряли всякое значение, ибо как слепец без палки, они немощны».

С приходом к власти большевиков материальное положение Царской Семьи еще более ухудшилось. По приказу Ленина вся Семья была пере-ведена на солдатский паек. На содержание Семьи, свиты и прислуги вы-делялось всего 4 000 рублей в месяц, что в условиях революционной инфляции было катастрофически малой суммой. Вдове именитого бо-гоборца, «рыкающего льва», как называл его святитель Феофан Затвор-ник Вышенский, Толстого — Софье Андреевне, тот же самый Ульянов-Бланк распорядился назначить пенсию в 10 000 рублей. Ощутимая раз-ница, не правда ли?

Раз мы уже коснулись темы столь трепетного отношения большевиков к семье писателя, то мы коснемся и самого идола революционеров и ниспровержителей царской власти – графа Л. Н. Толстого.

Жизнь великого русского писателя Льва Толстого, скончавшегося 7 но-ября 1910 года, является ярким примером того, как величайший дар Бо-жий — литературный талант, прославивший Льва Николаевича на весь мир, оказавшись под чуждым русскому духу влиянием, стал проводни-ком разрушительных идей и воззрений.

Сказано: кому много дано, с того много и спросится. Давно известна ис-целяющая и преображающая сила слова. Евангелие без малого две ты-сячи лет врачует души христиан. В полной мере это относится и к писа-телям такого масштаба, как автор «Войны и мира», писателей,
способных преобразить общество. Или разложить его, подменив мо-рально-нравственные ориентиры.

«Спасайся сам, и вокруг тебя спасутся тысячи», — говорил св. Серафим Саровский. Со Львом Толстым произошло все до наоборот. До тех пор, пока он следовал национальной традиции, его литературный гений сиял яркой звездой на небосклоне русской словесности. Когда же чуж-дые русскому человеку идеи завладели душой хозяина Ясной Поляны, то и его произведения наполнились ядом, отравившим многих и мно-гих.

Толстой занялся богоискательством, вступил в масонскую ложу. Ослеп-ленный неуемной гордыней, Лев Николаевич решил, не больше не меньше, реформировать христианство. Ощутив себя пророком, писа-тель забыл завет Христа: «Не судите». Ведь первейшей обязанностью христианина является борьба со своими собственными пороками и ду-шевными недугами, а не с чужими грехами. Тем более, что собственных грехов за Толстым было более чем достаточно, чего он, впрочем, и не скрывал.

В 1901 году Толстой был отлучен от Церкви. Либеральная и социали-стическая интеллигенция встретила это решение яростными воплями негодования. С чего бы это? Ведь этим решением Священный Синод за-фиксировал только одно: своими произведениями Толстой сам поста-вил себя вне Церкви. Тут же Толстого как символ борьбы «со старым миром» подняли на щит большевики. Похороны писателя вылились в крупнейшую акцию, направленную против власти и государства, и только присутствие безутешной вдовы напоминало, ради чего, соб-ственно говоря, все и собрались.

В XХ веке миллионы россиян, следуя по пути, отразившимся в «зеркале русской революции» (название статьи Ленина), сами отлучили себя от Церкви. Итог известен: кровавая смута, уничтожившая цвет русской нации, «обесточившая» Россию на многие годы.

Толстой-писатель навсегда останется гордостью русской литературы, Толстой-пророк, осознавший вдруг себя «совестью нации», обладаю-щий правом обличать Церковь, Царей, институты государственной вла-сти и устои общества, — этот Толстой сам отлучил себя от России. А, ведь, сколько пользы он мог принести своей стране, своему народу… Хотя, какому «народу» и какой стране? Лев Николаевич перестал быть рус-ским много ранее того момента, когда он прикоснулся своим нечистым умом к сокровищнице Евангелия. Но, более подробно, мы коснемся этой темы в последующих главах. Пока лишь скажем, как незаметно для самого себя писатель перешел очень важную границу в своей жизни, разделяющую его с Церковью Христовой.

Будучи православным, Лев Николаевич соблюдал посты. Графиня Со-фья Андреевна тоже соблюдала и заставляла есть постное и своих де-тей. Когда она стала замечать в Л. Н. колебание, она усилила строгость поста, так что все в доме ели постное, кроме учителя математики Алексеева и гувернера-француза. Алексеев говорил графине, что хотя он и не соблюдает постов, но может есть все, что ему подают, но она всегда приказывала готовить им с французом скоромное. И как-то раз всем подали постное, а учителю и гувернеру вкусные скоромные котлеты. Преподаватель математики и француз взяли, и лакей отставил блюдо на окно. Лев Николаевич, обращаясь к сыну, сказал: «Ильюша, а дай-ка мне котлет». Сын подал, и Л. Н. с аппетитом съел скоромную котлету и с тех пор перестал поститься.

Эта котлета, съеденная за яснополянским столом, была Рубиконом, ко-торый Толстой с решительностью наконец перешагнул перед глазами всей семьи, этим самым и внешне оторвавшись от жизни церковной.
Найдя свою религию, Толстой опять перестанет есть мясо. Но это но-вое воздержание уже будет не единением с семьей, не смирением перед Церковью, и – не в память страданий и Голгофы Спасителя, но во имя убиваемых животных…

Этот пост будет уже легок для Льва Николаевича, и останется одним из главных выражений его религии…
***
«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами.
Он же сказал ему в ответ: написано: «не хлебом одним будет жить чело-век, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».
Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не пре-ткнешься о камень ногою Твоею».
Иисус сказал ему: написано также: «не искушай Господа Бога твоего».
Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, по-клонишься мне.
Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: «Гос-поду Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».
Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему». (Мф. 4, 1-11)
Великий пост 1918 года стал для Царственных Страдальцев не только внешним исповеданием предписаний Матери-Церкви, но испытанием их глубочайшей веры и благочестия, молитвы за себя и за врагов. Но «внешнее» — пост, который неразумные люди считают делом вовсе не обязательным и малозначащим, имеет сильнейшее влияние на распо-ложение духа. Как и говорил святитель Игнатий Брянчанинов: «мо-литва — бессильна, если не основана на посте, и пост — бесплоден, если на нем не создана молитва». И то, и другое Толстой отверг по своей гор-дыне и высокомудрию, а Государь и его Семья, «в кротости приняли насаждаемое слово» (Иак. 1, 21) и остались верны Христу и Его Церкви. И кто знает, сподобил бы их Господь столь сияющих венцов в Своем Царстве, если бы они, подобно графу Толстому, «всего лишь» решили вкусить укруха, поданного древним искусителем…